Луижди Пиранделло. Шесть персонажей в поисках автора
Перевод Н. Томашевского
Москва, изд-во "Искусство", 1960
OCR & spellcheck: Ольга Амелина, июнь 2005


ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА

Персонажи еще ненаписанной комедии

О т е ц.
М а т ь.
П а д ч е р и ц а.
С ы н.
М а л ь ч и к |
Д е в о ч к а } оба не произносят ни единого слова.
М а д а м  П а ч е (лицо, впоследствии исключенное).
А к т е р ы  и  с л у ж а щ и е  т е а т р а.
Д и р е к т о р — он же режиссер. В дальнейшем будет именоваться просто Директором.
П р е м ь е р ш а.
П р е м ь е р.
В т о р а я  а к т р и с а.
М о л о д а я  а к т р и с а.
М о л о д о й  а к т е р.
Д р у г и е  а к т е р ы  и  а к т р и с ы.
3 а в е д у ю щ и й  с ц е н о й.
С у ф л е р.
Б у т а ф о р.
М а ш и н и с т  с ц е н ы.
С е к р е т а р ь  д и р е к т о р а.
Ш в е й ц а р.
О с в е т и т е л и  и  р а б о ч и е  сцены.

Деиствие происходит днем, во время репетиции, на сцене драматического театра.

Пьеса не делится ни на акты, ни на сцены. Действие прерывается в первый раз, когда Директор и глава персонажей еще ненаписанной комедии уйдут за кулисы обдумывать сценарий, а актеры разойдутся по своим уборным. Занавес при этом не дается. Второй раз оно прерывается из-за машиниста сцены, который даст занавес по ошибке.


При входе в зал зрители увидят поднятый занавес и почти пустую, затемненную сцену... словом, у них будет впечатление, что к спектаклю ничего еще но готово.
Две приставные лесенки (одна — справа, другая — слева) соединяют сцену со зрительным залом.
На авансцене, рядом с зияющим люком, — сдвинутая на бок суфлерская будка.
Сбоку от будки, у самой рампы, — столик и директорское кресло, повернутое спинкой к зрительному залу.
Рядом еще два столика — один побольше, другой поменьше, с расставленными вокруг них стульями. Все это приготовлено для репетиции. В глубине сцены виднеются еще стулья. Они предназначены для актеров, ожидающих своей очереди. Еще дальше виднеется угол рояля. После того как в зале притушат огни, на сцене появится Машинист. На нем синяя рабочая блуза, у пояса — сумка с инструментами. Машинист проследует в дальний угол сцены, возьмет приспособления для установки декораций, разложит их на авансцене и, опустившись на колени, примется вколачивать гвозди. На стук молотка из-за кулис выбежит Заведующий сценой.

З а в е д у ю щ и й  с ц е н о й. Ты что делаешь?
М а ш и н и с т. Что делаю? Прибиваю.
З а в е д у ю щ и й  с ц е н о й. А знаешь, который теперь час? (Смотрит на ручные часы.) Половина одиннадцатого. С минуты на минуту придет Директор, и начнется репетиция.
М а ш и н и с т. Скажи пожалуйста, а когда же работать?
З а в е д у ю щ и й  с ц е н о й. Когда хочешь, только не сейчас.
М а ш и н и с т. А когда же?
З а в е д у ю щ и й  с ц е н о й. Уж конечно, не во время репетиции! Сейчас же забирай свое барахло! Мне надо готовить сцену для второго акта «Игры интересов».

Машинист, вздыхая и чертыхаясь, собирает инструмент и уходит за сцену. Сцена постепенно начинает наполняться актерами. Сначала появляется один, потом другой, затем сразу двое, потом целая группа. На сцене должно быть человек девять или десять... словом, столько, сколько необходимо для репетиции пьесы Пиранделло «Игра интересов», назначенной на сегодня. При входе на сцену актеры раскланиваются сперва с заведующим сценой, затем здороваются друг с другом. Некоторые расходятся но своим уборным; другие — и среди них Суфлер, держащий под мышкой свернутый в трубку текст пьесы, — остаются на сцене в ожидании Директора. Оставшиеся перебрасываются шутками, кто-то закуривает сигарету, кто-то жалуется на порученную ему роль, кто-то громким голосом читает отрывки из театрального журнальчика. Весьма желательно, чтобы актеры и актрисы были одеты в костюмы и платья веселых тонов и чтобы вся эта импровизированная сценка, при всей ее натуральности, шла в быстром, хорошем темпе. Одного из актеров можно даже усадить за
рояль и заставить сыграть что-нибудь веселое, танцевальное. Тогда самые молодые из актеров и актрис смогут даже потанцевать.

З а в е д у ю щ и й  с ц е н о й (хлопает в ладоши, призывая актеров к порядку). Внимание, внимание! Пришел господин директор!

Музыка и танцы резко обрываются. Актеры поворачиваются к входу в зрительный зал, откуда появляется Директор. На голове у него котелок, под мышкой трость, в зубах толстая сигара. Он идет по проходу между рядами кресел и отвечая на приветствия актеров подымается по приставной лесенке на сцену. Секретарь вручает ему почту: журнал и машинописные листы.

Д и р е к т о р. Писем нет?
С е к р е т а р ь. Нет. Это все.
Д и р е к т о р (протягивая ему машинописные листы). Отнеси ко мне в кабинет. (Оглядевшись вокруг, обращается к Заведующему сценой.) О, да здесь ни черта не видно! Дайте, пожалуйста, свет.
З а в е д у ю щ и й  с ц е н о й. Одну минуту! (Идет распорядиться насчет света.)

Вскоре вся правая сторона сцены, где находятся актеры, заливается слепящим белым светом. Пока Заведующий сценой возился с освещением, Суфлер уже занял место в будке, зажег лампочку и разложил перед собой текст репетируемой пьесы.

Д и р е к т о р (ударяя в ладоши). Начали, начали! (Заведующему сценой.) Кого нет?
З а в е д у ю щ и й  с ц е н о й. Премьерши!
Д и р е к т о р. Как всегда! (Смотрит на часы.) Мы и так опоздали на целых десять минут. Прошу отметить... В другой раз будет знать...

Не успел он излить свой гнев, как из глубины зала раздается голос Премьерши: «Нет, нет! Не отмечайте! Я здесь!» Одетая во все белое,
в кокетливой шляпке и с маленькой собачонкой на руках, она вихрем промчалась по залу и вспорхнула по лесенке на сцену.

Можно подумать, что вы дали обет всегда опоздывать!
П р е м ь е р ш а. Извините! Я так долго искала такси, чтобы поспеть вовремя! Но вы ведь еще не начали! К тому же в первой сцене я вообще не занята! (Назвав Директора фамильярно по имени, она сует ему собачку.) Умоляю, заприте ее в уборной!
Д и р е к т о р (ворчливо). Еще и собака! Как будто здесь своих мало. (Снова ударив в ладоши. Суфлеру.) Начали, начали! Второй акт «Игры интересов». (Усаживаясь в кресло.) Внимание, господа! Кто занят в первой сцене?

Актеры и актрисы покидают авансцену и рассаживаются в стороне. На месте остаются только три актера, занятых в первой сцене, да еще Премьерша, которая, не обращая внимания на слова Директора, присела к одному из столиков, предназначенных для репетиции.

(Премьерше.) Вы, значит, заняты?
П р е м ь е р ш а. Я? Нет, господин директор!
Д и р е к т о р (сухо). Так отойдите же, черт возьми!

Премьерша подымается и отходит к другим, незанятым актерам, сидящим в стороне.

(Суфлеру.) Начали!
С у ф л е р (читает по бумажке). «В доме Леоне Гала. Столовая и одновременно кабинет...»
Д и р е к т о р (поворачиваясь к Заведующему сценой). Поставим красную гостиную.
З а в е д у ю щ и й  с ц е н о й (делает пометку на листке бумаги). Красная. Отлично.
С у ф л е р (продолжает читать текст). «Обеденный стол накрыт, письменный — завален книгами и бумагами. Книжные шкафы и витрины с роскошными безделушками. В глубине сцены — дверь в спальню Леоне. Дверь слева ведет на кухню. Прихожая — справа».
Д и р е к т о р (подымаясь с кресла и показывая жестами). Прошу внимания: здесь, оправа, — прихожая, вот тут, слева, — кухня. (Актеру, исполнителю роли Сократа.) Вы будете входить и уходить с этой стороны. (Заведующему сценой.) Там вы повесите компас, тут натянете занавески. (Снова усаживается в кресло.)
З а в е д у ю щ и й  с ц е н о й (записывает). Понятно.
С у ф л е р (продолжает чтение). «Сцена первая. Леоне Гала, Гвидо Венанци, Филиппо, по прозвищу Сократ». (Директору.) Авторские ремарки читать?
Д и р е к т о р. Ну да! Сто раз твердил вам об этом!
С у ф л е р (читает). «При поднятии занавеса мы видим на сцене Леоне Гала в поварской шапочке и белом переднике. В руках у него чашка и деревянная палочка, которой он приготовился сбивать гоголь-моголь; Филиппо, выряженный поваром, также сбивает гоголь-моголь. Гвидо Венанци сидя слушает».
П р е м ь е р (Директору). Простите, я непременно должен напялить поварской колпак?
Д и р е к т о р (задетый этой репликой). А как вы думаете? Если здесь так написано? (Показывает на текст.)
П р е м ь е р. Но, простите, это смешно и глупо!
Д и р е к т о р (вскакивая в ярости). «Смешно и глупо»! Да, смешно и глупо! Но что вы от меня хотите, если Франция давно уже перестала поставлять нам хорошие комедии и мы вынуждены ставить комедии этого Пиранделло, которого понять — нужно пуд соли съесть и который, словно нарочно, делает все, чтобы и актеры, и критики, и зритель плевались?

Актеры смеются.

(В бешенстве подбегает к Премьеру.) Да, ты напялишь этот дурацкий колпак! И будешь сбивать яйца! Может, ты вообразил, что здесь все дело в желтках, которые ты сбиваешь? Нет, голубчик! Ты должен воплотить скорлупу тех яиц, которые ты вертишь своей деревяшкой!

Актеры снова разражаются смехом и обмениваются ироническими замечаниями.

Молчать! Извольте слушать, когда вам объясняют! (Снова Премьеру.) Да-с, сударь, именно скорлупу! Пойми, наконец, что человеческий разум есть не что иное, как скорлупа, если он не наполнен слепым инстинктом! В этой пьесе ты воплощаешь разум, а твоя жена — инстинкт, понятно? Так вот, твоя задача заключается в том, чтобы изобразить собственную видимость... Теперь ясно?
П р е м ь е р (разводя руками). Не больше, чем прежде!
Д и р е к т о р (возвращаясь на свое место). И мне тоже! Поехали дальше... Дальше все будет в порядке! (Доверительно, Премьеру.) Прошу повернуться лицом к залу... Если всю эту галиматью произносить еще так, что публика вообще ничего не разберет, — тогда пиши пропало! (Снова ударяя в ладоши.) Внимание, внимание! Продолжаем!
С у ф л е р. Извините, господин директор, здесь дует. Разрешите поправить будку?
Д и р е к т о р. Хорошо, хорошо! Только поскорее!

В это время в зале появляется театральный швейцар; на голове у него фуражка с галунами. Он шествует по проходу между
креслами к сцене, чтобы доложить Директору о приходе шести персонажей. Персонажи следуют за швейцаром в некотором отдалении, немного смущенные и растерянные, поминутно озираясь по сторонам.
Кто захочет поставить эту комедию на сцене, тот должен будет приложить все усилия, чтобы шесть персонажей не смешивались с актерами труппы. Ясно, что такому разделению будет способствовать расположение зтих
двух групп па сцепе (оговоренное в ремарках), как, впрочем, и различное освещение с помощью особых рефлекторов. Однако самым подходящим и верным средством было бы использование специальных масок для персонажей: эти маски следует изготовить из
материала, который бы не жухнул от пота и был в то же время достаточно легким и не утомлял актеров. В масках должны быть вырезы
для глаз, ноздрей и рта. Маски эти призваны, помимо всего прочего, наиболее полно выражать самую суть комедии. Персонажи должны появляться не как призраки, а как реальные воплощения, как незыблемые порождения фантазии, то есть тем самым они будут реальнее
и устойчивее, чем переменчивое естество актеров. Маски помогут создать впечатление, что это фигуры, сотворенные искусством,
причем каждая из этих фигур будет выражать одно неизменное, присущее только ей чувство: Отец — угрызение совести, Падчерица — мстительность, Сын — презрение, Мать — страдание (восковые слезы у глазниц и у зияющего отверстия рта будут придавать этой маске сходство с изображением Mater Dolorosa в церквах). Особое внимание следует обратить и на одежду персонажей. В ней не должно быть ничего неестественного, но жесткие складки и почти статуарные формы костюмов должны тем не менее все время напоминать, что
платье их сделано не из той материи, которую можно приобрести в любой лавочке и сшить у любого портного.

О т е ц — мужчина пятидесяти лет, волосы рыжие, редкие, но до лысины еще далеко; маленькие густые усики скрывают часть еще
совсем не старческого рта; на губах появляется иногда какая-то растерянная улыбка; в фигуре — заметно предрасположение к полноте; бледен; лоб широкий, глаза голубые, продолговатые, живые и проницательные; брюки светлые, куртка темная; в голосе слышится то медоточивость, то жесткие, властные нотки.

М а т ь — кажется, вот-вот рухнет под бременем стыда и душевной усталости. Черная вуаль, какие носят вдовы, черное скромное платье; когда подымает вуаль — открывается бесцветно-восковое лицо; взгляд ее все время устремлен куда-то вниз.

П а д ч е р и ц а — ей восемнадцать лет, держится дерзко, почти вызывающе. Очень красива. Платье траурное, но подчеркнуто элегантное. Все время сердится на своего брата, М а л ь ч и к а четырнадцати лет, с лица которого не сходит кроткое, озабоченное, растерянное выражение. На Мальчике черный костюм. Зато с необыкновенной нежностью относится Падчерица к своей сестренке,
Д е в о ч к е четырех лет, одетой в белое платье, перехваченное у пояса черной шелковой лентой.

С ы н — двадцати двух лет; высокий, почти застывший в позе презрения к Отцу и злобного безразличия к Матери. На нем лиловый
плащ и длинный зеленый шарф, повязанный на шее.

Ш в е й ц а р (робко). Господин директор, к вам пришли, желают с вами поговорить...

Директор и актеры поворачиваются и с удивлением смотрят в зал.

Д и р е к т о р (сердито). Я же репетирую! Вам известно, что во время репетиции вход воспрещен! (Поворачиваясь к вошедшим.) Что вам угодно?
О т е ц (приближаясь к лесенке, ведущей на сцену. За ним — его спутники). Мы забрели сюда в поисках автора...
Д и р е к т о р (с удивлением, сердито). Автора?.. Какого автора?..
О т е ц. Да все равно какого!
Д и р е к т о р. Нет здесь никакого автора... Мы репетируем не новую пьесу.
П а д ч е р и ц а (с игривой поспешностью взбегая по лесенке). Тем лучше, тем лучше! Мы сами можем стать вашей новой пьесой...
О д и н  и з  а к т е р о в (среди общего смеха и шуток других актеров). Вот тебе и на!
О т е ц (идя следом за Падчерицей). Так-то оно так... Но если нет автора? (Директору.) Вот если бы вы, господин директор, согласились стать нашим автором...

Мать, Девочка и Мальчик подымаются на первые ступеньки лестницы и останавливаются в ожидании.
Сын остается внизу, в зале.

Д и р е к т о р. Это что, шутка?
О т е ц. Вовсе нет. Напротив, мы принесли вам очень тяжелую драму.
П а д ч е р и ц а. И она принесет вам настоящий успех!
Д и р е к т о р. Ах вот как!.. Ну, а пока доставьте мне удовольствие: убирайтесь отсюда вон!.. Мы не можем терять время на сумасшедших...
О т е ц (оскорбленный в своих лучших чувствах, но тем не менее медоточивым голосом). Ах, господин директор! Вы же знаете не хуже меня, что жизнь полна таких несуразностей, которые вовсе не нуждаются в правдоподобии. А знаете почему, господин директор? Потому что эти несуразности и есть правда!
Д и р е к т о р. Что вы такое плетете?
О т е ц. Я хочу сказать, господин директор, что пытаться делать как раз обратное, то есть создавать иллюзию правды, — это чистое сумасшествие. И это сумасшествие, разрешите вам заметить, составляет весь смысл вашей профессии.

Актеры дружно протестуют.

Д и р е к т о р (подымается с кресла и смотрит на него в упор). Ах вот как! Так наша профессия кажется вам ремеслом сумасшедших?
О т е ц. Ну конечно! Судите сами! Придавать подобие правды тому, что не является правдой, и при этом без всякой нужды, просто так, ради игры... А разве ваша профессия не заключается в том, чтобы оживлять на сцене выдуманные персонажи?
Д и р е к т о р (прерывая его, возбужденный нарастающим ропотом актеров). Прошу вас зарубить себе на носу, дорогой мой, что профессия актера — профессия самая благородная. И если нынешние авторы поставляют нам идиотские пьесы, выводят какие-то чучела вместо человеческих характеров, то это не значит, что мы не можем гордиться своими подмостками, на которых нам удавалось воссоздавать многие гениальные творения!

Актеры выражают свое удовольствие и рукоплещут Директору.

О т е ц (поспешно перебивая Директора). Так, так! Превосходно! Вы создаете людей куда более живых, чем те, которые едят, дышат и числятся на службе! Эти существа, быть может, и не столь реальны, но зато куда более правдивы!.. Тут мы с вами не спорим.

Актеры в недоумении переглядываются.

Д и р е к т о р. Но как же, позвольте... Сперва вы говорили, что...
О т е ц. Нет, позвольте... Я просто отвечал вам! Вы сказали, что не можете терять время на сумасшедших, а между тем вы же сами знаете, что природа пользуется человеческим воображением для того, чтобы продолжить свою созидательную работу.
Д и р е к т о р. Совершенно верно! Но что же из этого следует?
О т е ц. Ничего, господин директор! Я просто хотел вам показать, что можно появиться на свет под тысячью видимостей, в тысячах различных форм. Можно родиться деревом или булыжником, водой, мотыльком или... женщиной! Можно родиться и театральным персонажем!
Д и р е к т о р (с деланной иронией). Уж не родились ли случайно такими персонажами вы и ваши почтенные спутники?
О т е ц. Именно это, господин директор, я и хотел сказать. И все мы, как вы видите, люди вполне живые.

Директор и актеры разражаются хохотом, словно им довелось услышать удачную шутку.

(Обиженно.) Весьма сожалею, что вам это показалось таким смешным... Мы носим в себе, повторяю, тяжелую драму. Об этом вы можете судить хотя бы по виду этой женщины, одетой в траур.
Д и р е к т о р (сначала сбитый с толку, потом сердито). Будет, довольно! Замолчите наконец! (Персонажам.) Прошу освободить сцену! (Заведующему сценой). Да выгоните вы их!
З а в е д у ю щ и й  с ц е н о й (толкает пришельцев к выходу, но потом внезапно останавливается, словно его удерживает какая-то сила). Прошу! Прошу!
О т е ц (Директору). Обождите, выслушайте нас. Мы...
Д и р е к т о р (переходя на крик). Да понимаете ли вы, что мы работаем?
П р е м ь е р. Разве можно так шутить?..
О т е ц (выходя вперед, решительно). Ваше недоверие поражает... Неужто вы, актеры, не привыкли иметь дело с живыми воплощениями персонажей, сотворенных автором? Неужто только потому, что нас нет в шпаргалке суфлера... (Показывает на суфлерскую будку.)
П а д ч е р и ц а (с вызывающей улыбкой приближаясь к Директору). Поверьте, господин директор, что перед вами действительно шесть самых необычных и интересных персонажей... хотя и сбившихся с пути!
О т е ц (отстраняя ее). Да, если хотите, сбившихся с пути... (Директору.) И вот в каком смысле: автор, который дал нам жизнь, потом раздумал или не смог возвести нас в ранг искусства... Это было настоящим преступлением, потому что кому выпало счастье породить хоть один настоящий живой персонаж, тот может смеяться даже над смертью. Он не умрет! Умрет человек, писатель, орудие творения, но само творение не умрет никогда! И заметьте, что для жизни в веках это творение не нуждается ни в каких-то особых качествах, ни в необходимости совершать чудеса. Кто такой Санчо Панса? Кто такой дон Аббондио? И тем не менее они вечны, потому что им посчастливилось найти благодатную почву, найти фантазию, которая сумела взрастить и выпестовать их, наделить бессмертием!
Д и р е к т о р. Все это прекрасно... Но что вам нужно в театре?
О т е ц. Мы хотим жить, господин директор!
Д и р е к т о р (с иронией). В веках?
О т е ц. Нет, господин директор, хотя бы одно мгновение — в вас.
П р е м ь е р. Скажи пожалуйста!
П р е м ь е р ш а. Они хотят жить в нас!
М о л о д о й  а к т е р. С удовольствием! (Показывая на Падчерицу.) А я с ней!
О т е ц. Обождите, пьесу еще надо сделать. (Директору.) Если вы и ваши актеры согласны — мы мигом примемся за дело!
Д и р е к т о р (сухо). За какое дело? Здесь этим не занимаются! Мы только исполняем драмы и комедии!
О т е ц. Правильно... Вот почему мы и пришли сюда...
Д и р е к т о р. Где ваш текст?
О т е ц. Он внутри нас.

Актеры смеются.

Драма заключена в нас; мы сами — драма, и мы сгораем от нетерпения представить ее так, как нам подсказывают бушующие в нас страсти!
П а д ч е р и ц а (с шутливым бесстыдством). Ах! Моя страсть! Если б вы только знали мою страсть... к нему! (Показывает на Отца и делает жест, будто хочет его обнять. Потом заливается громким смехом.)
О т е ц (в гневе). Держи себя прилично! Прекрати этот дурацкий смех!
П а д ч е р и ц а. Ну, тогда хотите, я покажу вам, как я умею петь и танцевать? Этому я обучилась всего за два месяца — после того как умер отец. (Затягивает «Берегитесь Чу Цын-чу» Дейва Стемпера, переделанную в фокстрот или медленный уанстеп Френсисом Салабером. Поет первый куплет, сопровождая пение танцевальным па.)
«Les chinois sont un peuple malin,
De Shaugai a Pekin,
Ils ont mis des ecriteaux partout:
Prenez garde a Tchou-Thin-Tchou!»

[Китайцы осмотрительный народ,
По дороге от Шанхая до Пекина
Они повсюду развесили плакаты:
Берегитесь Чу-Цын-Чу. (Перевод с франц.)]

А к т е р ы  и  а к т р и с ы (смеются и хлопают в ладоши). Отлично!..
— Браво!..
— Изумительно!
Д и р е к т о р (сердито). Тише! Можно подумать, что вы в кафешантане. (Отведя Отца в сторону, с некоторым удивлением.) Скажите: она сумасшедшая?
О т е ц. Нет... Хуже!..
П а д ч е р и ц а (прерывая его. Директору). Хуже! Хуже! Разве дело в том, хуже или лучше? Прошу вас, дайте нам сыграть эту драму сейчас же... В нужное время вы увидите... когда эту душку... (Берет за руку Девочку, которая до сего времени стояла, прижавшись к Матери, и подводит к Директору.) Видите, какая чудесная крошка! (Берет ее на руки и целует.) Милая ты моя, милая!.. (Опускает на пол и прибавляет как бы против воли, в волнении.) Так вот, когда господь приберет ее к себе... и когда этот идиот (грубо, за рукав выталкивает вперед Мальчика) сделает самую большую свою глупость — а ведь он полный кретин (резко отпихивает его), — тогда вы увидите, на что я способна, да, сударь, увидите! Сейчас еще не время! Ведь после того, что произошло между ним и мной (с жуткой многозначительностью подмигивает в сторону Отца), я больше не в силах находиться в этой компании. Я не могу видеть страдания Матери из-за этого болвана переростка. (Показывает на Сына.) Взгляните на него, взгляните! Безразличен, холоден как лед, полон презрения ко мне, к этому мальчугану (показывает на Мальчика) и к этой крошке... и все оттого, что он законный сын... А мы, видите ли, незаконные!.. (Подходит к Матери и обнимает ее.) И эту несчастную женщину, которая приходится матерью всем нам, он не признает, смотрит на нее свысока, будто она только наша мать... Прохвост! (Все это произносится скороговоркой, в крайнем возбуждении. Сделав ударение на слове «наша», слово «прохвост» она произносит тихо, с таким выражением, будто хочет сплюнуть.)
М а т ь (с бесконечной печалью в голосе, Директору). Сударь, во имя этих двух несчастных созданий умоляю вас... (Пошатывается, вот-вот лишится сознания.) О боже, боже!..
О т е ц (с помощью взволнованных, сбитых с толку актеров поддерживает ее). Стул! Ради бога, скорее стул!..
А к т е р ы (поспешно подбегая). Так это не игра? Ей и в самом деле дурно?
Д и р е к т о р. Скорее стул!

Один из актеров приносит стул; другие предупредительно обступают ее.
Мать, сидя на стуле, пытается помешать Отцу приподнять с ее лица вуаль.

О т е ц. Взгляните на нее, синьор, взгляните!..
М а т ь. Нет, нет, ради бога, не надо!
О т е ц. Оставь, пусть смотрят! (Поднимает вуаль.)
М а т ь (вскакивает со стула и закрывает лицо руками, с отчаянием в голосе). Заклинаю вас, господин директор, не позволяйте ему привести свой замысел в исполнение! Я этого не вынесу!
Д и р е к т о р (в недоумении, совершенно сбитый с толку). Я решительно не понимаю, где мы находимся и что тут происходит! (Отцу.) Это ваша жена?
О т е ц (поспешно). Да, сударь, моя жена!
Д и р е к т о р. Так почему же вы говорите, что она вдова?

Актеры, словно сбросив с себя тяжелый груз, разражаются громким смехом.

О т е ц (уязвленно, с обидой). Не смейтесь! Ради всего святого, не смейтесь! Ведь в том-то и заключается драма этой женщины, сударь! Она принадлежала другому мужчине, и тот, другой, должен был бы быть здесь!
М а т ь (кричит). Нет, нет! Не слушайте его!
П а д ч е р и ц а. На свое счастье, он умер два месяца назад. Как видите, мы еще носим траур.
О т е ц. Но здесь его нет не потому, что он умер. Его здесь нет — посмотрите на эту женщину, и вы мигом поймете, почему его здесь нет! Драма этой женщины вовсе не в том, что она любила двух мужчин... к настоящей привязанности она неспособна... разве что чувство благодарности, да и то не ко мне, а к тому, покойному! Она ведь не женщина-любовница, а мать! Ее драма — и заметьте себе: драма страшная — заключена вот в этих четырех отпрысках от двух разных мужчин, которым она принадлежала.
М а т ь. Я принадлежала? И у тебя хватает духу говорить, что я принадлежала, будто я сама этого хотела? Это он, синьор! Это он силой навязал мне того, другого! Он вынудил меня уйти с ним!
П а д ч е р и ц а (с возмущением). Это ложь!
М а т ь (растерянно). Как так — ложь?
П а д ч е р и ц а. Ложь! Ложь!
М а т ь. Что ты можешь об этом знать?
П а д ч е р и ц а. Ложь! (Директору.) Не верьте ей! Знаете, почему она так говорит? (Показывая на Сына.) Только ради него. Она клянет себя, убивается из-за этого сынка... хочет уверить его в том, что если она и бросила его двухлетним ребенком, то только потому, что ее вынудил он...
М а т ь (настойчиво). Вынудил, вынудил! Богом клянусь, что вынудил! (Директору.) Спросите его самого. (Показывая на мужа.) Пусть скажет!.. А ты (показывая на Дочь), ты ничего не знаешь.
П а д ч е р и ц а. Знаю только, что с моим отцом ты была счастлива до самой его смерти. Разве не так?
М а т ь. Так...
П а д ч е р и ц а. Он всегда был так ласков и заботлив к тебе! (Мальчику, в ярости.) Разве не так? Скажи! Чего молчишь, болван?
М а т ь. Оставь ребенка в покое! Зачем ты хочешь, чтобы меня считали неблагодарной? Я вовсе не желала обидеть твоего отца! Я просто сказала, что бросила дом и сына вовсе не по своей прихоти!
О т е ц. Это верно, господин директор. Виноват я.

Пауза.

П р е м ь е р (своим товарищам}. Ну и сцепка!
П р е м ь е р ш а. Да, для нас это просто готовый спектакль!
М о л о д о й  а к т е р. И еще какой!
Д и р е к т о р (живо, с интересом). Послушаем, что будет дальше! (Говоря это, он спускается по приставной лесенке в зрительный зал как бы для того, чтобы охватить картину в целом.)
С ы н (не двигаясь с места, тихо, холодно, с иронией). Вот, вот, послушайте, как он будет философствовать! Сейчас он заговорит о демоне опыта!
О т е ц. Я тебе сто раз говорил, что ты просто циник и болван! (Директору.) Он издевается надо мной за то, что я сказал в свое оправдание.
С ы н (презрительно). Пустая болтовня!
О т е ц. Почему же болтовня? Разве, когда случится горе, не приносят нам подчас облегчение самые обыкновенные слова?
П а д ч е р и ц а. Особенно те, что заглушают угрызения совести.
О т е ц. Угрызения совести? Неправда! Я не заглушал их одними словами.
П а д ч е р и ц а. Ну да, еще чуть-чуть — деньгами... Да, да, именно деньгами!.. Вспомните хотя бы те сто лир, которые вы предложили мне в уплату!

Актеры содрогаются от омерзения.

С ы н (презрительно, сводной сестре). Вот это уже подло!
П а д ч е р и ц а. Подло? А сто лир в синем конверте, которые были оставлены на столике красного дерева в гостиной заведения мадам Паче? Вы знаете, господа, мадам Паче? Это из тех хозяек, которые под вывеской «Платья и пальто» завлекают таких, как мы, бедных девушек из порядочных семей.
С ы н. Так неужели эти паршивые сто лир, которые он хотел тебе уплатить и по счастью — по счастью, заметь! — просто не имел повода уплатить, дают тебе право всех нас тиранить?
П а д ч е р и ц а. Но ведь ты-то знаешь, что еще немного — и деньги были бы мои? (Хохочет.)
М а т ь (вмешиваясь). Как тебе не стыдно, дочка!
П а д ч е р и ц а (запальчиво). Чего стыдиться? Просто я решила отомстить. Мне и сейчас жутко вспомнить эту сцену! Представьте комнату... Здесь вешалка, там диван-кровать, зеркало, ширма, а перед окном — тот самый столик красного дерева, и на нем синий конверт с деньгами. Я вижу конверт... Стоит протянуть руку — и он мой... Отвернитесь, синьоры, ведь я почти голая!.. Теперь уж я не краснею — краснеет он... (Показывает пальцем на Отца.) Но тогда, уверяю вас, он был бледен, как мертвец. (Директору.) Даю вам слово!
Д и р е к т о р. Ничего не понимаю!
О т е ц. Еще бы! Когда на вас обрушиваются со всех сторон! Прикажите им замолчать, дайте я скажу... На их наскоки я отвечать не буду...
П а д ч е р и ц а. Нечего тут рассказывать, нечего!
О т е ц. Да не рассказывать, а просто кое-что пояснить!
П а д ч е р и ц а. На свой лад, конечно!

Директор выходит на сцену, чтобы навести порядок.

О т е ц. Но ведь если все зло отсюда! В словах-то именно все зло и есть! В каждом из нас — целый мир, и в каждом — этот мир свой, особенный. Как же мы можем понять друг друга, господа, если в свои слова я вкладываю только то, что заключено во мне, а собеседник мой улавливает в них лишь то, что согласно с его собственным миром? Мы только думаем, что друг друга понимаем, а на деле нам никогда не столковаться! Вот, к примеру, моя жалость к этой женщине (показывает на Мать) была понята ею как жестокость.
М а т ь. Но ведь ты же прогнал меня!
О т е ц. Вы слышите? Прогнал! Ей кажется, что я ее прогнал!
М а т ь. Говорить-то ты умеешь, а я нет... Но раз ты на мне женился... уж почему не знаю!.. Была я бедная, забитая...
О т е ц. Вот потому-то я и женился! Твоя забитость трогала меня, я верил... (При виде отрицательных жестов Матери замолкает, в отчаянии разводит руками и, видя никчемность своих попыток убедить ее, Директору.) Вот видите! Она не согласна! Ведь это ужасно, господин директор, право, ужасно, когда... (Постукивает себя по лбу.) Тут пусто!.. Сердце! Ну да, конечно, для детей! Но ведь когда тут пусто — поневоле впадешь в отчаяние!
П а д ч е р и ц а. А может, ты скажешь этим господам, что дал нам твой светлый ум?
О т е ц. О, если б можно было предугадать все зло, которым так часто оборачиваются наши благие намерения!

В этот момент Премьерша, которая мучается ревностью при виде заигрываний Премьера с Падчерицей, выступает вперед
и спрашивает Директора.

П р е м ь е р ш а. Простите, господин директор, мы будем продолжать репетицию?
Д и р е к т о р. Да, да! Конечно! Дайте только дослушать!
М о л о д о й  а к т е р. Удивительный случай!
М о л о д а я  а к т р и с а. Поразительный!
П р е м ь е р ш а. Конечно, для тех, кто проявляет к нему особый интерес! (Бросает многозначительный взгляд на Премьера.)
Д и р е к т о р (Отцу). Объясните все толком. (Садится.)
О т е ц. Пожалуйста. Видите ли, был при мне секретарем человек, преданный своему делу, тихий, порядочный. С ней он мигом и во всем решительно находил общий язык... (Показывает на Мать.) Боже упаси вас подумать что-нибудь такое... Был он скромен, покорен и чист душой, совсем как она... Оба они были не только неспособны сделать что-либо дурное, но даже помыслить о дурном!
П а д ч е р и ц а. Зато он не только помыслил за них (показывает на Отца)... но и сделал!
О т е ц. Неправда! Я желал им добра... ну и себе тоже, сознаюсь. Но ведь дело дошло так далеко, господин директор, что я слова не мог сказать ни тому, ни другому без того, чтобы они тут же понимающе не переглянулись... не посмотрели вопросительно друг на друга, будто спрашивая, как отнестись к моим словам, как бы не задеть моего самолюбия. Это, как вы понимаете, бесило меня, и порой я просто приходил в отчаяние.
Д и р е к т о р. А почему вы не выставили за дверь этого вашего секретаря?
О т е ц. Легко сказать — выставить! Я и выставил его! Но тогда эта несчастная женщина совсем потеряла рассудок и бродила по дому, словно понурая собака, подобранная на улице из жалости.
М а т ь. Еще бы, если...
О т е ц (мигом повернувшись к ней, как бы желая предупредить ее слова). Все дело в сыне? Не правда ли?
М а т ь. Сначала, господин директор, он отобрал у меня сына!
О т е ц. Но вовсе не из желания причинить ей боль. Я хотел, чтобы он рос здоровый и сильный духом, поближе к земле!
П а д ч е р и ц а (показывая на Сына, иронически). Оно и видно!
О т е ц (поспешно). Ах, значит, я виноват и в том, что он вырос таким? Я отдал его кормилице, в деревню... Жена хотя и из простых, но сама кормить не могла. К деревне, знаете ли, у меня какая-то особая тяга... Быть может, это заскок, но что поделаешь? Я всегда возлагал проклятые надежды на здоровую простую мораль...

При этих словах Падчерица заливается громким смехом.

Заставьте ее замолчать! В конце концов, так же нельзя!
Д и р е к т о р. Замолчите! Не мешайте слушать, черт возьми!

Окрик Директора заставил ее умолкнуть. Она так и застыла с усмешкой на лице, далекая, словно ушедшая в себя.
Директор спускается в зрительный зал, чтобы взглядом охватить всю сцену.

О т е ц. Больше я не мог видеть подле себя эту женщину. (Показывает на Мать.) Но, верьте, не столько из-за мертвящей пустоты, которая царила в доме, сколько из сострадания, искреннего сострадания к ней...
М а т ь. Потому-то ты и прогнал меня...
О т е ц. ...и к этому человеку! Я дал денег... я должен был избавить ее от себя!
М а т ь. И избавиться от меня!
О т е ц. Ну что же... отчасти! А в результате — лишь одна беда. Я старался сделать как можно лучше... и лучше для нее, чем для себя, клянусь вам! (Скрещивает руки на груди; Матери.) Я не терял тебя из виду до тех пор, пока тот, другой, не увез тебя куда-то далеко, глупо приревновав меня. Верьте мне, господин директор, что интерес, который я проявлял к новой семье моей жены, был самым бескорыстным. Я с такой нежностью следил за тем, как подрастают ее новые дети! Даже она это подтвердит! (Делает жест в сторону Падчерицы.)
П а д ч е р и ц а. Ну как же! Я была еще малюткой — косы до пят, панталончики длиннее юбки — вот такой маленькой, — а он, помню, все поджидал меня у школы. Все ходил смотреть, как я подрастаю...
О т е ц. К чему эти гадкие намеки? Это же просто подло!
П а д ч е р и ц а. Почему же?
О т е ц. Подло! Подло! (Директору, как бы, пытаясь что-то объяснить.) Мой дом, господин директор, когда она ушла (показывает на Мать), сразу мне опостылел. Как ни было с ней тяжело, а все не так одиноко! Я метался по комнатам, как зверь в клетке. Когда этот субъект (показывает на Сына) был привезен из деревни от своей кормилицы, он показался мне совсем чужим. Рос он без матери, как-то в стороне, и между нами не было никакой близости. И вот тогда-то — как ни странно, господин директор, — сперва я заинтересовался, а потом мало-помалу и привязался к новой семье моей жены, в появлении которой, как вы понимаете, отчасти я был повинен; мысли о ней заполняли образовавшуюся пустоту. У меня явилась настоящая потребность знать, что там, в этой маленькой семье, занятой милыми житейскими заботами и такой далекой от сложности моих душевных переживаний, все благополучно. И вот, желая убедиться, я и ходил смотреть на этого ребенка к дверям школы.
П а д ч е р и ц а. Он ходил за мной по пятам, дорогой улыбался, а когда я подходила к дому, махал мне рукой — вот так! Я отвечала ему сердитым взглядом. Ведь я даже не знала, кто он такой. Дома я рассказала обо всем маме. Видно, она сразу поняла, кто это.

Мать утвердительно кивает головой.

Несколько дней она не пускала меня в школу. Когда же я снова пошла, то увидела его у дверей — это было смешно, — он стоял с большим бумажным пакетом в руках. Подойдя, он приласкал меня и вытащил из пакета большую соломенную шляпу, украшенную майскими розочками, какие носят во Флоренции... Это был его подарок!
Д и р е к т о р. Но, сударыня, это же домашние воспоминания, а не...
С ы н (презрительно). Дешевая литература!
О т е ц. Какая там литература! Это сама жизнь, господин директор!
Д и р е к т о р. Пусть жизнь! Но ведь на сцене такое не представишь!
О т е ц. Согласен. Это только еще предыстория! Я вовсе не требую, чтобы вы ее изображали. С тех пор прошло много времени. Как видите (показывает на Падчерицу), она уже не та девочка с косами до пят...
П а д ч е р и ц а. ...и в панталончиках, торчащих из-под юбки!
О т е ц. Драма только сейчас начнется, господин директор! Драма невиданная, неслыханная, потрясающая!
П а д ч е р и ц а (прерывает его и гордо выступает вперед). Когда умер отец...
О т е ц (прерывает Падчерицу). ...наступила полная нищета! Они вернулись сюда, даже не известив меня. И все по ее глупости. (Показывает на Мать.) Правда, она и писать-то почти не умеет, но ведь могла же она попросить дочь или этого парнишку написать мне, что они терпят нужду!
М а т ь. А как я могла догадаться, господин директор, что им владеют такие благородные чувства?
О т е ц. В этом-то и заключалась твоя всегдашняя ошибка — ты никогда не умела угадывать истинные мои чувства!
М а т ь. После стольких лет разлуки и всего, что между нами произошло...
О т е ц. А разве я виноват, что этот достойный человек увез вас куда-то к черту на рога? (Директору.) Там он, кажется, нашел какую-то работу. И понятно, что со временем — ведь я не видел их несколько лет — мой интерес к ним стал ослабевать. Драма, господин директор, разыгралась молниеносно и совершенно непредвиденно, когда они вернулись... в тот день, когда я поддался влечению своей еще не угасшей плоти... Ах, какое это несчастье для одинокого мужчины, который не хочет идти на случайные связи... для мужчины, который еще не так стар, чтобы обходиться без женщин, и не так молод, чтобы гоняться за ними без стыда и зазрения совести!.. Несчастье? Да что несчастье! Ужас, настоящий ужас! Ведь ни одна женщина уже не может подарить тебе свою любовь. Как только ты это понял — смирись... Но увы, господин директор, на людях-то мы все стараемся поддержать внешнее достоинство, а вот оставшись наедине с самим собой, охотно признаемся в самых сокровенных своих влечениях... Мы уступаем искушению... и как часто лишь для того, чтобы тут же, словно спохватившись, вновь напялить маску невозмутимого достоинства, глухую, как надгробье, только бы похоронить под ней следы и самую память о своем позоре. Так поступают все! Но не всем хватает мужества признаться в этом!
П а д ч е р и ц а. А делать так всем хватает!
О т е ц. Всем без исключения! Но только тайком! Вот почему требуется столько мужества признаться в этом! Стоит кому-нибудь из нас признаться — и конец! Его сейчас же прозовут циником. И это несправедливо, господин директор. Такой человек ничуть не хуже других; даже, наоборот, гораздо лучше, потому что он не боится выставить на общее обозрение свою сокровенную животную сущность, при виде которой люди жмурятся и стыдливо отводят глаза. Ну вроде как женщина, — впрочем, вы сами знаете, как поступает женщина. Она смотрит на вас призывно, словно поддразнивая... Как только вы сжали ее в своих объятиях, она закрывает глаза. Это и есть знак согласия, знак, который говорит мужчине: «Я ничего не вижу, закрой и ты глаза!»
П а д ч е р и ц а. А когда женщина не закрывает глаза? Когда она не ощущает необходимости таиться от самой себя, когда, напротив, она смотрит сухими, незамутненными глазами и видит, как краснеет мужчина, который теряет голову, не испытывая при этом никакой любви? Ах, какая мерзость все эти ваши умствования, вся эта философия, которая обнажает скотское нутро и к тому же еще оправдывает!.. Противно слушать! Когда сама бываешь вынуждена «упростить» жизнь таким животным способом, растоптать все человеческое, что есть в тебе: свои чистые помыслы, чувства, идеалы, долг, стыдливость, целомудрие — ничто не вызывает большего отвращения, чем подобные излияния: все это крокодиловы слезы!
Д и р е к т о р. Вернемся к фактам, господа! Довольно рассуждений!
О т е ц. Правильно, господин директор. Но ведь факты подобны мешкам — если они пусты, они не могут стоять. Чтобы факт стоял па ногах, нужно прежде всего напитать его разумом и чувствами, которые дали ему жизнь. Как мог я предполагать, что, вернувшись после смерти этого человека сюда, ей (показывает на Мать), чтобы прокормить семью, придется просить работу именно у этой самой... мадам Паче!
П а д ч е р и ц а. Ох и тонкая бестия эта мадам Паче! Как будто обслуживает женщин высшего круга, но при этом выходит так, что клиентки сами работают на нее... О женщинах попроще я уж не говорю, на них она здорово наживается!
М а т ь. Поверьте, господин директор, мне даже на секунду в голову не приходило, что эта мегера дает мне работу только потому, что ей приглянулась моя дочь...
П а д ч е р и ц а. Бедная мама! Знаете, что делала мадам Паче, когда я приносила ей мамину работу? Она перемеряла материал, говорила, что он испорчен, — и вычитала из маминых денег. Сами понимаете, расплачиваться приходилось мне, а бедняжка верила, будто жертвует собой ради меня и этих крошек, просиживая ночи напролет над платьями для мадам Паче!

Присутствующие на сцене актеры громко негодуют и делают возмущенные жесты.

Д и р е к т о р (нетерпеливо). И там-то в один прекрасный день вы встретили...
П а д ч е р и ц а (указывая на Отца). ...его! Еще бы, старый клиент! Вот посмотрите, какая это будет сцена! Потрясающая!
О т е ц. Приход ее матери...
П а д ч е р и ц а (перебивая, с ехидством), ...столь своевременный!
О т е ц (повышая голос до крика). Именно! По счастью, все разъяснилось вовремя! Я тут же забрал их всех к себе! Но представьте мое теперешнее положение — я не могу ей даже в глаза смотреть, а она... сами видите, как она держится!
П а д ч е р и ц а. Поразительный тип! Неужели, господин директор, можно после «того, что произошло», требовать, чтобы я прикидывалась скромной, добродетельной девицей, воспитанной в согласии с его проклятыми идеями «простой здоровой морали»?
О т е ц. Для меня смысл всей этой драмы в том, что каждый из нас напрасно воображает себя «одним», неизменно единым, цельным, в то время как в нас «сто», «тысяча» и больше видимостей... словом, столько, сколько их в нас заложено. В каждом из нас сидит способность с одним быть одним, с другим — другим! А при этом мы тешим себя иллюзией, что остаемся одними и теми же для всех, что сохраняем свое «единое нутро» во всех наших проявлениях! Совершеннейшая чепуха! Мы сами подчас ловим себя на том, как вдруг, в каком-то нашем акте, мы словно оказываемся подвешенными на крючок; и только тогда понимаем, что в этом акте выразилась отнюдь не вся наша суть и что было бы вопиющей несправедливостью судить о нас лишь по нему... в этот момент нам кажется, будто нас выставили у позорного столба пожизненно, будто вся наша жизнь выразилась в одном этом мгновении! Теперь вам понятно коварство этой девицы? Она застала меня в месте, в котором ей не следовало меня встречать, в виде, в каком я не должен был ей являться; и она хочет закрепить за мной образ, который мне несвойствен, образ, который принадлежал мне в отношениях с ней только мимолетно, в позорную минуту моей жизни! Вот это-то, господа, я и переживаю особенно тяжело. И вы убедитесь в том, что именно это обстоятельство придаст нашей драме настоящий размах. Однако нужно выяснить положение и других персонажей, например его... (Показывает на Сына.)
С ы н (брезгливо пожимая плечами). Оставь меня в покое, я-то тут при чем?
О т е ц. Как — при чем?
С ы н. Ни при чем и не хочу быть при чем, потому что в вашей компании мне делать нечего!
П а д ч е р и ц а. Мы для него слишком грубы! Подумаешь, возвышенное создание! Как вы могли заметить, господин директор, всякий раз, когда я взглядываю на него, он отводит глаза! Он ведь знает то зло, которое мне причинил.
С ы н (посмотрев краем глаз на нее). Кто? Я?
П а д ч е р и ц а. Конечно, ты, а кто же еще? Кому я обязана, дорогой мой, тем, что оказалась на панели?

Актеры в ужасе вздрагивают.

Разве не из-за тебя нет у нас в доме ни согласия, ни даже обычной теплоты и доброжелательства? Мы все выглядим какими-то втирушами, которые самочинно ворвались в царство твоей «законности»! Мне бы хотелось, господин директор, чтобы вы поприсутствовали при какой-нибудь сценке «с глазу на глаз» между мной и им! Он утверждает, будто всех в доме тираню я! Но именно его поведение заставило меня решиться! Иначе я не вошла бы в этот дом на правах хозяйки! Ведь у нас есть мать, его родная мать, с которой он не хочет считаться!
С ы н (медленно выступая вперед). Против меня у них у всех хорошие карты, потому им так легко играть. Но представьте себе сына, который спокойно живет в отчем доме, как вдруг, в один прекрасный день, он видит нахальную девицу, она спрашивает, где отец, ему ей нужно якобы сказать что-то важное; затем она заглядывает все чаще и чаще, иногда с этой крошкой, нагло и двусмысленно разговаривает с отцом, вымогает у него деньги, словно отец должен ей эти деньги в силу каких-то обязательств...
О т е ц. Но у меня и в самом деле есть обязательства: ведь это же ради твоей матери!
С ы н. А что я об этом знаю? Когда я видел свою мать? Когда мне говорили о ней? И вдруг, однажды, она является с этой (показывает на Падчерицу) и вот с этим мальчиком и девочкой и мне говорят: «Познакомься, это твоя мать!» По ее манерам (снова показывает на Падчерицу) я сразу понял, что это за птица и как она сумела втереться в дом... Ах, сударь, если б вы только знали, чего я натерпелся и что пришлось мне пережить! Такое можно услышать только на исповеди... Я сам себе боюсь в этом признаться! Словом, судите сами, есть ли в этой драме для меня роль? Поверьте, господин директор, что я персонаж драматургически «нереализованный», и в этой компании мне приходится куда как туго. Пусть оставят меня в покое!
О т е ц. Как так? Нет уж, извини! Ты должен участвовать именно потому, что ты таков...
С ы н (в отчаянии). Ты-то откуда знаешь, каков я есть? Когда ты мной занимался?
О т е ц. Согласен, согласен! Но разве для театра это не интересная ситуация? Например, как ты относишься ко мне, к матери, которая вернулась и видит тебя почти впервые и сразу таким большим, не узнает тебя, но знает, что ты ее сын... (Указывает Директору пальцем на Мать.) Смотрите, она плачет!
П а д ч е р и ц а (в ярости топает ногой). Как последняя дура!
О т е ц (показывает Директору на Падчерицу). Она его не выносит! (Продолжает о Сыне.) Он говорит, что в нашей драме не играет никакой роли, а на самом деле он-то и есть главная ее пружина! Взгляните на этого крошку, который так испуганно жмется к матери... Ведь это все из-за него! Быть может, самое тяжкое положение именно у этого крошки! Он чувствует себя несчастнее всех нас; он чувствует смертельную обиду, что принят в этом доме лишь из сострадания... (Доверительным тоном.) Поразительно похож на отца! Такой же униженный, как и он; слова не вымолвит...
Д и р е к т о р. Признаться, это не находка для вашей драмы. Вы не представляете, как чертовски мешают на сцене дети!
О т е ц. Этот не будет вам долго морочить голову! И эта девочка тоже. Она первая исчезнет со сцены...
Д и р е к т о р. Отлично! Уверяю вас, что все безумно интересно! Чувствую, что здесь есть что-то от настоящей драмы!
П а д ч е р и ц а (вмешиваясь в разговор). Еще бы! С таким персонажем, как я!..
О т е ц (жестом прогоняя ее, взволнованный словами Директора). Тише, ты!
Д и р е к т о р (как бы не замечая этой сценки, продолжает). Очень все оригинально...
О т е ц. В высшей степени оригинально!
Д и р е к т о р. Однако у вас, должно быть, много мужества, если вы так вот прямо решились явиться сюда на сцену...
О т е ц. Господин директор поймет и извинит нас: люди, подобные нам, рожденные для сцены...
Д и р е к т о р. Вы актеры-любители?
О т е ц. Нет, я просто говорю, что мы рождены для сцены, потому что...
Д и р е к т о р. Оставьте, вы же играли!
О т е ц. Да нет, сударь: лишь в той мере, в какой каждый из нас играет отведенную ему в жизни роль... или роль, которую ему отводят другие... Все дело в страсти, и, как всякая страсть — стоит ей воспламениться, — она принимает театральный характер!..
Д и р е к т о р. Ну это бог с ним! Однако я полагаю, вы поймете, что без автора... Послушайте, я могу вас направить к...
О т е ц. Да нет, вы будете нашим автором!
Д и р е к т о р. Я?
О т е ц. Да, да, вы! Почему же нет?
Д и р е к т о р. Потому, что я еще никогда не выступал в роли автора!
О т е ц. А почему бы вам не попробовать? Ведь дело-то пустяковое! Кто только не берется за него! Задача ваша куда как упрощается благодаря тому, что мы все живы и находимся здесь, перед вами...
Д и р е к т о р. Но ведь этого мало!
О т е ц. Как — мало? Вы увидите, как драма будет оживать прямо на ваших глазах...
Д и р е к т о р. Да, но ведь ее нужно еще и написать!
О т е ц. Не написать, а просто-напросто записать то, что мы будем говорить, сцену за сценой. А впрочем, можно даже набросать сценарий и попробовать его сыграть.
Д и р е к т о р (сдавшись, выходит на авансцену). Эх... почти уломали... Если так, разве что в шутку... Может, и впрямь попробовать...
О т е ц. Ну конечно, господин директор! Вот увидите, какие сцены у нас пойдут! Я вам помогу!
Д и р е к т о р. Пожалуй, мне не устоять... Сдаюсь. Что ж, попробуем... Идемте в мой кабинет! (Актерам.) Можете отдохнуть, но прошу не расходиться. Через пятнадцать-двадцать минут будьте снова на сцене. (Отцу.) Посмотрим, попробуем... Может, и в самом деле получится что-нибудь необыкновенное...
О т е ц. Наверняка! Вам не кажется, что лучше захватить и их с собой? (Показывает на своих спутников.)
Д и р е к т о р. Да, да! Идемте с нами! (Направляется в свой кабинет, затем возвращается и говорит актерам.) Еще раз повторяю, прошу быть точными! Ровно через пятнадцать минут...

Директор и шестеро персонажей скрываются за кулисами. Актеры остаются на сцене,
вид у них растерянный, они в недоумении смотрят друг на друга.

П р е м ь е р. Это он серьезно? Что он хочет делать?
М о л о д о й  а к т е р. Какая-то чепуха!
Т р е т и й  а к т е р. Он хочет сымпровизировать драму так, с налету?
М о л о д о й  а к т е р. Словно это комедия дель арте.
П р е м ь е р ш а. Если он воображает, что может так шутить со мной...
М о л о д а я  а к т р и с а. Я тоже не намерена сносить подобные шутки!
Ч е т в е р т ы й  а к т е р (имея в виду персонажей). Хотел бы я знать, кто это такие?
Т р е т и й  а к т е р. То есть как — кто? Сумасшедшие или чудаки!
М о л о д о й  а к т е р. Неужели директор будет их слушать?
М о л о д а я  а к т р и с а. А все тщеславие! Видите ли, автором захотелось сделаться...
П р е м ь е р. Неслыханно! Если театр превратится в подобный балаган...
П я т ы й  а к т е р. Нет, как хотите, а это забавно!
Т р е т и й  а к т е р. А в общем, посмотрим, что из этого получится.

Так, переговариваясь между собой, актеры уходят со сцены. Часть из них скрывается в дверях в глубине сцены, часть расходится по своим уборным. Занавес не опускается. Спектакль прерывается минут на двадцать.

* * *

Звонки возвещают продолжение репетиции. На сцену, из-за кулис и из зрительного зала, начинают стекаться актеры и служащие
театра: Заведующий сценой, Главный машинист, Суфлер, Бутафор. Точно по звонку на сцену выходит Директор в сопровождении
шести персонажей.

Д и р е к т о р. Итак, господа, все собрались? Внимание, начинаем! Машинист!
М а ш и н и с т. Здесь!
Д и р е к т о р. Сцену салона... Пока хватит одного задника с дверью. Прошу побыстрее!

Машинист уходит выполнять распоряжение. Директор уславливается с Заведующим сценой, Бутафором, Суфлером
и актерами по поводу необходимых мизансцен.

(Бутафору.) Узнайте, нет ли на складе дивана.
Б у т а ф о р. Есть, зеленого цвета.
П а д ч е р и ц а. Только не зеленого! Диван там был желтый, плюшевый, в цветах, просторный и на редкость удобный.
Б у т а ф о р. Такого у нас нет.
Д и р е к т о р. Все равно! Давайте какой есть!
П а д ч е р и ц а. Как — все равно? Ведь это же знаменитое ложе мадам Паче!
Д и р е к т о р. Для репетиции хватит и такого! Прошу не вмешиваться! (Заведующему сценой.) Посмотрите, нет ли у нас низкого, широкого, застекленного шкафа.
П а д ч е р и ц а. Главное, не забудьте столик красного дерева, на котором должен лежать конверт с деньгами.
З а в е д у ю щ и й  с ц е н о й (Директору). Есть маленький, с позолотой.
Д и р е к т о р. Подойдет.
О т е ц. Еще зеркало...
П а д ч е р и ц а. И ширму! Мне необходима ширма!
З а в е д у ю щ и й  с ц е н о й. Чего-чего, а этого добра у нас полно.
Д и р е к т о р (Падчерице). Вероятно, и вешалки вам понадобятся?
П а д ч е р и ц а. Да, да! И очень много!
Д и р е к т о р (Заведующему сценой). Давайте все, что есть.
З а в е д у ю щ и й  с ц е н о й. Не беспокойтесь, все будет в порядке.

Заведующий сценой идет отдавать распоряжения. Директор продолжает разговор с Суфлером, персонажами
и актерами. Рабочие сцены вносят мебель и расставляют по указанию Директора.

Д и р е к т о р (Суфлеру). Займите свое место в будке, вот вам листки; на них, сцена за сценой, набросан весь порядок действия... (Протягивает ему несколько листков бумаги.) От вас потребуется настоящий подвиг...
С у ф л е р. Стенографировать, что ли?
Д и р е к т о р (радостно). Как? Вы знаете стенографию?
С у ф л е р. Не буду хвастаться, но со стенографией я...
Д и р е к т о р. Великолепно! Все идет как по маслу! (Одному из рабочих сцены.) Сбегай ко мне в кабинет и возьми всю бумагу, какую найдешь!

Рабочий уходит и вскоре возвращается с увесистой кипой в руках. Отдает ее Суфлеру.

(Суфлеру.) Будете записывать все подряд, сцену за сценой. Постарайтесь записать реплики точно, по крайней мере самые важные! (Актерам.) Освободите место, господа! Садитесь здесь (показывает на левую часть сцены) и будьте внимательны!
П р е м ь е р ш а. Но, позвольте, что же мы...
Д и р е к т о р (перебивая ее). Успокойтесь, импровизировать вам не придется!
П р е м ь е р. А что мы должны делать?
Д и р е к т о р. Ничего! Смотреть и слушать. А потом вы все получите готовые тексты ролей. Сейчас проведем черновую репетицию; репетировать будут они. (Жест в сторону персонажей.)
О т е ц (словно свалившись с заоблачных высот в неразбериху сцены). Мы? Простите, как вы сказали: репетировать?
Д и р е к т о р. Ну да, вы! Вы будете репетировать, а они будут смотреть! (Жест в сторону актеров.)
О т е ц. Но раз мы и есть персонажи драмы...
Д и р е к т о р. Эк, заладил: «Персонажи, персонажи!» Поймите, друг мой, что на сцене действуют актеры, а не персонажи. А персонажи находятся там (показывает на суфлерскую будку), в шпаргалке суфлера, в тексте... если он, конечно, есть!
О т е ц. Вот видите! Текста нет, но зато вам выпала удача заполучить для сцены самых настоящих, живых персонажей...
Д и р е к т о р. Ах вот оно что! Я вижу, вы хотите делать все сами, с начала до конца? Хотите показаться публике?
О т е ц. Ну да, показаться ей такими, какие мы есть.
Д и р е к т о р. Смею вас уверить, что это будет презабавное зрелище!
П р е м ь е р. А что же в таком случае остается делать нам, настоящим актерам?
Д и р е к т о р. Уж не воображаете ли вы, что сможете играть на сцене? Это же курам на смех...

Актеры дружно хохочут.

Вот видите, они смеются! (Вдруг, вспомнив об одном упущении.) Кстати, мы забыли распределить роли. Правда, это пустяк, все и так ясно. (Второй актрисе.) Вы будете играть Мать!.. (Отцу.) Да, а какое мы дадим ей имя?
О т е ц. Амалия, господин директор.
Д и р е к т о р. Но ведь это имя вашей жены! Зачем же называть ее настоящим именем!
О т е ц. А что тут плохого? Если ее так зовут на самом деле... Впрочем, признаюсь, едва ли эта госпожа (жестом показывает на Вторую актрису) подходит... Ведь для меня Амалия (жест в сторону Матери) только она и никто другой! Но, сами понимаете, противиться... я не знаю... Просто мне начинает казаться, что в чужих устах ее слова будут звучать как-то фальшиво, иначе...
Д и р е к т о р. Об этом не беспокойтесь... Мы уж постараемся найти верный тон... А насчет имени — если хотите, назовем ее Амалией, а нет — подыщем другое. Остальные роли распределим так: (Молодому актеру.) Ты будешь Сыном. (Премьерше.) Вы, понятно, — Падчерицей.
П а д ч е р и ц а (решение Директора кажется ей забавным). Как, как? Я — это вон та? (Хохочет.)
Д и р е к т о р (сердито). Что тут смешного?
П р е м ь е р ш а (возмущенно). Еще никто не позволял себе смеяться надо мной! Либо мне здесь будут оказывать подобающее уважение, либо я ухожу!
П а д ч е р и ц а. Простите, я ведь совсем не потому смеялась...
Д и р е к т о р (Падчерице). Вы должны гордиться, что вас будет играть...
П р е м ь е р ш а (перебивая, с иронией). ...«вон та»!
П а д ч е р и ц а. Честное слово, я не хотела вас обидеть! Просто мне показалось забавным увидеть себя в вашем исполнении, вот и все. Не знаю, но... вы ведь на меня совсем не похожи!
О т е ц. Вот, вот... Послушайте, господин директор: наша индивидуальность...
Д и р е к т о р. Какая там к черту индивидуальность! Вы воображаете, что как персонажи представляете собой какую-то индивидуальность? Чепуха!
О т е ц. Как? Вы серьезно думаете, что у нас нет своего лица?
Д и р е к т о р. Конечно, нет! Ваша индивидуальность, ваше лицо, возникнет здесь, на сцене, когда актеры облекут вас с помощью жестов, голоса и пластики в живую плоть. Мои актеры способны дать жизнь персонажам и почище вашего! Пока — вы еще мертвы; на сцене вы заживете только благодаря актерам.
О т е ц. Не смею спорить, господин директор, но подумайте только, как нестерпимо будет нам — таким, как мы есть, — видеть себя...
Д и р е к т о р (перебивает его). Ну, это плевое дело! Для этого существует грим!
О т е ц. А голос, жесты...
Д и р е к т о р. Довольно препираться! На сцене вы не можете быть таким, как в жизни! Здесь вас будет играть актер, и все!
О т е ц. Понятно, господин директор; теперь я начинаю догадываться, почему автор, видевший нас такими, какие мы в жизни, не пожелал вывести нас на сцену. Я не хочу обидеть ваших актеров. Боже меня сохрани! Но когда я думаю, что мне придется увидеть себя в исполнении... уж не знаю, в чьем...
П р е м ь е р (величественно выступает вперед под смешки молодых актрис). С вашего позволения — в моем!
О т е ц (подобострастно, вкрадчивым голосом). Я счастлив, сударь. (Отвешивает ему поклон.) Одним словом, когда я думаю, что каково бы ни было доброе намерение и искусство актера, который собирается, так сказать, меня «впитать»... (Старается подыскать нужное слово.)
П р е м ь е р. Гм! Гм!

Актеры смеются.

О т е ц. ...Образ, который он может воссоздать, даже прибегнув к гриму... фигура...

Актеры хохочут.

Вряд ли будет походить на то, каков я есть в действительности. Но даже отбросив вопрос о внешнем сходстве, актер сможет выразить свое личное представление обо мне, свое личное восприятие, — если только оно у него есть вообще, — а вовсе не то, что я представляю собой на самом деле, и не так, как я воспринимаю себя сам. И мне сдается, что люди, призванные нас судить, должны с этим считаться.
Д и р е к т о р. Так вы обеспокоены тем, что скажет критика? А я-то развесил уши! Пусть критика говорит, что ей угодно. Давайте лучше подумаем о том, как нам поставить пьесу! (Оглядывается кругом.) Внимание, внимание! Все готово? (Актерам и персонажам.) Займите свои места! Дайте взглянуть! Так. (Спускается со сцены.) Не будем терять времени! (Падчерице.) Ну как, похоже?
П а д ч е р и ц а. Ничего общего!
Д и р е к т о р. Уж не хотите ли вы, чтобы мы выстроили здесь на сцене точную копию заведения мадам Паче? (Отцу.) Вы говорили, что на обоях были цветы?
О т е ц. Да, господин директор, белые обои, и на них цветы.
Д и р е к т о р. Ну, а у нас полосатые! Разница невелика. Зато с мебелью дело, кажется, в порядке! Этот столик выдвиньте вот сюда...

Рабочие сцены передвигают столик.

(Бутафору.) Раздобудьте где-нибудь конверт, хорошо бы синего цвета, и дайте его вот этому господину. (Показывает на Отца.)
Б у т а ф о р. Конверт почтовый?
Д и р е к т о р. Ну да, почтовый!
Б у т а ф о р. Сию минуту! (Уходит.)
Д и р е к т о р. Так, начали! Первая сцена: выходит синьорина...

Премьерша выходит вперед.

Да обождите! Я говорю вот этой синьорине (показывает на Падчерицу), а вы должны смотреть, как...
П а д ч е р и ц а (подхватывает). ...я перевоплощаюсь.
П р е м ь е р ш а (с обидой в голосе). Можете, милая, не сомневаться, что, когда нужно будет, я сама сумею перевоплотиться!
Д и р е к т о р (схватившись за голову). Да оставьте, наконец, свои глупые пререкания! Итак, первая сцена: синьорина и мадам Паче... А где же мадам?
О т е ц. Ее здесь нет.
Д и р е к т о р. Как же быть?
О т е ц. Но вообще-то она есть, она жива!
Д и р е к т о р. Где же она?
О т е ц. Разрешите! Сейчас мы все устроим. (Актрисам.) Будьте любезны, сударыни, одолжите мне на время ваши шляпки!
А к т р и с ы (слегка удивленные, смеются, говорят все вместе, перебивая друг друга). Что?
— Наши шляпки?
— Что он говорит?
— Зачем ему шляпки?
— Увидим!
Д и р е к т о р. Что вы будете делать с этими шляпками?

Актеры смеются.

О т е ц. О, ровно ничего! Просто я развешу их вот на этих вешалках. А может быть, кто-нибудь будет так любезен, что снимет и свое пальто?
А к т е р ы (та же сцена). Еще и пальто?
— А дальше?
— Он с ума сошел!
Н е с к о л ь к о  а к т р и с (вместе, перебивая друг друга). Зачем?
— Сперва пальто, а потом, смотришь...
О т е ц. Нужны только пальто и шляпки... Прошу вас, окажите мне эту услугу! Хорошо?
А к т р и с ы (стаскивают с себя шляпки, некоторые свои пальто и со смехом развешивают их). Почему же нет?
— Вот, пожалуйста!
— Да он и впрямь шутник!
— Может, лучше развесить, как на выставке?
О т е ц. Лучше всего, как на выставке!
Д и р е к т о р. Скажите, для чего вам это понадобилось?
О т е ц. Видите ли, господин директор, может статься, что, когда мы подготовим сцену, как надо, не замедлит появиться и мадам Паче, привлеченная предметами своей торговли... (Показывает на дверь в глубине сцены.) Смотрите, смотрите!

Дверь распахивается, на пороге появляется мадам Паче и делает несколько шагов вперед. Это жирная мегера, неохватных размеров.
На голове у нее пышный шерстяной парик морковного цвета, в который вставлена огненная роза a la Кармен. Лицо густо намазано;
платье — темно-красного шелка, самого невиданного покроя; в одной руке она держит веер из диковинных перьев, в другой —
зажженную сигарету. При ее появлении актеры и сам Директор опрометью, с криками ужаса, бросятся со сцены вниз по приставным лесенкам и будут бегать по проходам зрительного зала. Падчерица подбежит к мадам Паче со знаками всяческого подобострастия,
как полагается при появлении хозяйки.

П а д ч е р и ц а (подбегая к ней). Вот она! Вот она!
О т е ц (радостно). Она! Я говорил вам! Вот она!
Д и р е к т о р (победив приступ первого страха, с возмущением). Это что еще за чертовщина?
П р е м ь е р (почти перебивая его). Где мы, наконец, находимся?
М о л о д о й  а к т е р (тоже). Откуда взялось это чудище?
М о л о д а я  а к т р и с а (тоже). Где они ее прятали?
П р е м ь е р ш а (тоже). Что они, фокусники-иллюзионисты?
О т е ц (заглушая негодующие голоса). Позвольте, позвольте! Почему во имя вульгарного правдоподобия вы хотите убить это чудо реальности, которое вызвано к жизни самой сценической ситуацией и которое имеет куда больше прав на существование, чем все вы?.. Ведь она правдивее, истиннее и достовернее, чем все вы, вместе взятые! Кто из ваших актрис будет играть мадам Паче? Пусть внимательно посмотрит на нее — вот она! Согласитесь с тем, что актриса, которой доведется ее играть, будет куда менее жизненно правдива! Взгляните: моя дочь мигом узнала ее! Смотрите, что сейчас произойдет!

Директор и актеры опасливо возвращаются на сцену. Пока Отец и актеры обменивались репликами, сцена
между Падчерицей и мадам Паче уже началась. Но шла она пока вполголоса, совсем тихо, чего, разумеется,
на настоящей сцене быть не должно. Словом, когда актеры заняли свои места и стали следить за сценой, это
уже был тот момент, когда мадам Паче держала Падчерицу за подбородок, стараясь приподнять ей голову
и заглянуть в лицо. Некоторое время актеры слушали с напряжением, но, поскольку ничего нельзя было разобрать, начался шум.

Д и р е к т о р. Ну?
П р е м ь е р. Что она говорит?
П р е м ь е р ш а. Ничего не разберу!
М о л о д о й  а к т е р. Громче, громче!
П а д ч е р и ц а (отходит от мадам Паче, которая продолжает улыбаться, и подходит к актерам). «Громче!» Не обо всем можно говорить громко! Раньше я говорила громко, чтобы пристыдить его. (Показывает на Отца.) Это была месть. Но что касается мадам, то тут дело другого рода: она рискует тюрьмой!
Д и р е к т о р. Здорово! Отлично!.. Но в театре требуется, чтобы слышали все, дорогая моя! А мы на сцене — и то ничего не разберем! Представьте себе положение публики! Нужно говорить громко, отчетливо. Поймите, что вы ничем не рискуете! Считайте, что никого, кроме вас, на сцене нет! Вам должно казаться, будто вы одни в задней комнате ателье и никто вас не слышит.

Падчерица, мило улыбаясь, несколько раз делает отрицательный жест указательным пальцем.

Как так — нет!
П а д ч е р и ц а (вполголоса, таинственно). Есть некто, кто может услышать, если она (кивает на мадам Паче) станет говорить громко!
Д и р е к т о р (становясь в тупик). Еще кто-нибудь должен появиться?

Актеры вздрагивают в испуге.

О т е ц. Нет, господин директор. Она имеет в виду меня. Я должен находиться за дверью, в ожидании, и мадам Паче об этом знает... С вашего разрешения, я займу свое место за дверью... чтобы быть готовым... (Направляется к двери.)
Д и р е к т о р (останавливая его). Постойте! Нужно считаться с законами театра! Прежде чем вы будете готовы...
П а д ч е р и ц а (прерывая Директора). Чего вы тянете! Я горю желанием снова пережить эту сцену! Пусть он идет быстрее, я готова!
Д и р е к т о р (переходя на крик). Но ведь сперва надо отработать сцену между вами и этой мадам! (Показывает на мадам Паче.) Понятно?
П а д ч е р и ц а. Боже мой, господин директор! Она сказала мне то, что вы уже давно все знаете, господин директор... Она сказала, что мамина работа гроша ломаного не стоит, что материал испорчен и его надо выкинуть на помойку и что мне нужно решиться, если я хочу, чтобы она и впредь помогала нам...
М а д а м  П а ч е (с победоносным видом, торжественно выступая вперед). Иначе, сеньор мой, я не могу мне позволить... я не хочу профитар... мне не угодно получать выгоду из...
Д и р е к т о р (почти в ужасе). Как, как? Что она городит?

Актеры заливаются смехом.

П а д ч е р и ц а (тоже смеясь). Она испанка, господин директор, и говорит на какой-то забавной смеси...
М а д а м  П а ч е. Мне не представляется хороший тон делать смешно, что я говорю плохо ваш язык, сеньор!
Д и р е к т о р. Да нет, нет! Уверяю вас, сударыня! Продолжайте... это будет даже очень эффектно! Чтобы немного смягчить грубость и щекотливость ситуации, лучше ничего и не придумаешь! Продолжайте в том же духе, и все пойдет отлично!
П а д ч е р и ц а. Отлично! Еще бы, господин директор! Если говорить на этакой тарабарщине, то, разумеется, все может показаться веселой шуткой! Конечно, трудно удержаться от смеха, когда услышишь, как «один сеньор рамолитико» хочет «делать амур со мной». (Ударяет себя в грудь.) Не правда ли, мадам дуэнья?
М а д а м  П а ч е. Рамолитико, да! Старый рамолитико и такая красотка! Но мехор... лутче для тебя! Если тебе не любится он, зато научит тебя пруденсторожности!
М а т ь (на глазах у пришедших в замешательство актеров яростно вмешивается в эту сцену. До сих пор на нее никто не обращал внимания; теперь все пытаются удержать ее. Она срывает с головы мадам Паче парик и швыряет на пол. Это вызывает приступ всеобщего веселья). Ведьма! Ведьма! Убийца! Дочь моя!
П а д ч е р и ц а (подбегая к Матери, пытается ее успокоить). Успокойся, мама! Ради бога, успокойся!
О т е ц (подбегает одновременно с Падчерицей). Успокойся, прошу тебя... сядь, посиди!
М а т ь. Гоните ее вон!
П а д ч е р и ц а (подоспевшему Директору). Маму нужно увести отсюда!
О т е ц (Директору). Вместе они не могут оставаться! Именно поэтому мадам не было с нами, когда мы пришли сюда!.. Если они будут вместе, развязка, как вы понимаете, наступит моментально, и все действие полетит к черту!
Д и р е к т о р. Ничего! Ничего! Для чернового прогона и так не плохо! Потом я склею все эти разорванные сценки. (Усаживает Мать на прежнее место.) Возьмите себя в руки, сударыня, успокойтесь, сидите тихо!

Падчерица, снова вышедшая на середину сцены, обращается к мадам Паче.

П а д ч е р и ц а. Продолжим, мадам...
М а д а м  П а ч е (обиженно). Ах, но! Мильон благодарностей! Я ни шагу, пока на сцене твоя мадре!
П а д ч е р и ц а. Пошли дальше! Пусть входит «сеньор рамолитико, который хочет делать амур со мной!» (Повелительно.) Эта сцена должна быть сыграна... Давайте, давайте! (К мадам Паче.) Вы свободны, можете идти!
М а д а м  П а ч е. Я ушел, ушел... ушел совсем... (Подняв с полу парик и гордо взглянув на Актеров, в ярости покидает сцену.)

Актеры провожают ее смешками и шутливыми аплодисментами.

П а д ч е р и ц а (Отцу). Входите, входите же! Что вы там крутитесь? Сделайте вид, будто входите! Вот так! Я стою здесь, скромно опустив голову... Говорите! Говорите так, будто видите меня впервые: «Добрый день, синьорина...».
Д и р е к т о р (поднявшись со своего места). Скажите, кто ведет репетицию, вы или я? (Отцу, который обалдело смотрит на него.) Делайте то, что вам говорят: приготовьтесь к своему выходу.

Отец, покорно, как лунатик, выполняет указание. Он очень бледен, но, захваченный реальностью своего перевоплощения, улыбается, словно не подозревая надвигающейся на него драмы. Актеры напряженно следят за сценой.

(Тихой скороговоркой, Суфлеру.) Приготовьтесь записать, все, слово в слово!

Сцена.

О т е ц (выходя на середину сцены, совершенно новым, неузнаваемым голосом). Добрый день, синьорина!
П а д ч е р и ц а (с потупленным взором, с трудом превозмогая отвращение). Здравствуйте.
О т е ц (пытается заглянуть под шляпку, которая почти совсем скрывает лицо синьорины. При виде ее молодости не может удержаться от восклицания, которое одновременно выражает и радостное предвкушение и некоторую боязнь возможной неудачи). А... что... скажите, вы здесь не в первый раз? Верно?
П а д ч е р и ц а (не меняя позы). Нет, сударь.
О т е ц. Вы уже бывали тут? (Как бы в ответ на утвердительный знак головой, который делает Падчерица.) И много раз? (Некоторое время ожидает ответа, снова заглядывает ей под шляпку и улыбается.) Так почему же?.. Вы не должны быть так суровы... Разрешите снять шляпку?
П а д ч е р и ц а (поспешно, как бы предупреждая его, не в силах сдержать отвращение). Спасибо, сударь, я сама! (Судорожным движением снимает шляпу.)

Мать, которая присутствует при этой сцене, равно как и Сын и двое других детей, сидящих в противоположной стороне рядом
с актерами, чувствует себя как на иголках. Она следит за сценой между Отцом и Падчерицей, и на ее лице сменяются поочередно выражения то боли, то гнева, то страха, то презрения. Она то прячет лицо, то испускает стоны.

М а т ь. О боже, боже, боже!
О т е ц (услышав стон Матери, словно каменеет, затем берет себя в руки и продолжает в прежнем тоне). Разрешите вашу шляпку, я сам повешу. (Берет у нее из рук шляпку.) На такой прелестной маленькой головке хотелось бы видеть шляпку понаряднее... Хотите, мы сейчас выберем любую из тех, что тут развешаны? Не хотите?
М о л о д а я  а к т р и с а (выступающая на ролях инженю). Тут нужен глаз да глаз! А то плакали наши шляпки!
Д и р е к т о р (свирепея). Тише, черт вас побери... Бросьте свои дурацкие остроты! Вы же на сцене! (Падчерице.) Продолжайте, прошу вас, синьорина!
П а д ч е р и ц а (продолжая сцену). Нет, спасибо, сударь.
О т е ц. Не отказывайтесь, прошу вас... Не обижайте меня... Смотрите, какие красивые! И потом, мадам Паче будет приятно. Она ведь нарочно их тут держит!
П а д ч е р и ц а. Спасибо, сударь, но мне они ни к чему, ведь я даже не смогу надеть...
О т е ц. Вы думаете, что скажут дома, когда вы придете в новой шляпке? Какие пустяки! Знаете, что нужно сказать?..
П а д ч е р и ц а (не в силах сдержаться). Ах, совсем не в этом дело, сударь! Я не смогу ее носить, потому что... Неужели вы не видите! (Показывает на свое черное платье.)
О т е ц. Ах, вы носите траур! Простите! Теперь я вижу и прошу извинить меня! Верьте, что я очень вам сочувствую.
П а д ч е р и ц а (героическим усилием подавляет в себе гнев и отвращение). Это я, сударь, должна благодарить вас за внимание... Но вам-то вовсе ни к чему страдать и огорчаться. Не обращайте на мои слова внимания... Ведь и мне лучше (пытается выдавить улыбку) пореже вспоминать об этом своем наряде. (Показывает на траурное платье.)
Д и р е к т о р (прервав сцену, выходит на подмостки и кричит Суфлеру). Подождите, подождите записывать! Не надо последней реплики! (Отцу и Падчерице.). Отлично! Просто замечательно! (Только Отцу.) Дальше действуйте так, как мы условились! (Актерам.) Правда, прелестная сценка с предложением шляпки?
П а д ч е р и ц а. А вот сейчас будет самая сильная! Почему мы не продолжаем?
Д и р е к т о р. Наберитесь терпения! (Актерам.) Конечно, эту сцену придется трактовать с несколько большей легкостью...
П р е м ь е р. ...изяществом.
П р е м ь е р ш а. Нет, так, конечно, нельзя! (Премьеру.) Хотите, попробуем?
П р е м ь е р. Если желаете... Сейчас мой выход! (Уходит в глубину сцены, за двери.)
Д и р е к т о р (Премьерше). Так, хорошо! Сцена между вами и мадам Паче прошла... Потом я ее отработаю и запишу. Стойте! Куда вы?
П р е м ь е р ш а. Одну минуту! Я только надену шляпу... (Снимает свою шляпу с вешалки.)
Д и р е к т о р. Замечательно! Голову вниз — и ждите!
П а д ч е р и ц а (смешливо). Но как же без черного платья?
П р е м ь е р ш а. У меня будет черное платье еще получше вашего!
Д и р е к т о р (Падчерице). Прошу помолчать! Лучше внимательно следите! Это вам полезно! (Ударяет в ладоши.) Раз, два, три! Выход! (Спускается в зрительный зал, чтобы охватить взглядом целое.)

Дверь открывается и появляется Премьер. У него развязный, самоуверенный вид старого ловеласа. Исполнение этой сцены актерами
с первых же реплик будет совершенно отличным от того, что мы только что видели, но без малейшего намека на пародию. Все гораздо приглаженнее, внешне красивее. Как и следовало ожидать, Падчерица и Отец совершенно неузнаваемы в исполнении Премьера и Премьерши; и, хотя оба они произносят те же самые слова, слова эти звучат иначе, сопровождаются другими жестами, другими
улыбками, другим удивлением и другим страданием. Вся сцена будет идти под четкий аккомпанемент голоса Суфлера.

П р е м ь е р. «Добрый день, синьорина...»
О т е ц (не в силах сдержаться). Совсем не так!

Падчерица при виде выхода Премьера не может удержаться от смеха.

Д и р е к т о р (обозлившись). Да замолчите же наконец! Будет вам! Так мы никогда не сдвинемся с места!
П а д ч е р и ц а (уходя с просцениума). Простите, но я не могла сдержаться, господин директор! Синьорина (показывает на Премьершу) стоит молча, неподвижно, как ей полагается, но если бы я очутилась сейчас на ее месте, то, уверяю вас, услышав «добрый день, синьорина», сказанное с такой интонацией и с такими жестами, я бы лопнула от смеха!
О т е ц (вмешиваясь в разговор). Да, выражение лица и интонация...
Д и р е к т о р. Какого лица? Какой интонации? Отойдите в сторону и не мешайте репетировать!
П р е м ь е р (выходя вперед). Поскольку я должен играть старика, попавшего в дом сомнительной репутации...
Д и р е к т о р. Да не обращайте вы на них внимания! Давайте лучше повторим! Все было превосходно! (Ждет повторения.) Ну...
П р е м ь е р. «Добрый день, синьорина...»
П р е м ь е р ш а. «Здравствуйте...».
П р е м ь е р (копируя жест Отца, заглядывает под шляпку, но только выражая при этом, строго последовательно, сначала радостное предвкушение, потом боязнь возможной неудачи). «А что... скажите, вы здесь не в первый раз, наверно?..»
О т е ц (не в силах удержаться от поправки). Не «наверно», а «верно»!
Д и р е к т о р. «Верно» требует несколько иной интонации.
П р е м ь е р (показывая на суфлерскую будку). А мне послышалось «наверно»!
Д и р е к т о р. А, подумаешь, разница — «верно» или «наверно». Продолжайте! Только не надо так нажимать... Сейчас я сам покажу... (Подымается на сцену и показывает «выход Отца».) «Добрый день, синьорина...»
П р е м ь е р ш а. «Здравствуйте».
Д и р е к т о р. «А... скажите...» (Поворачивается к Премьеру для того, чтобы пояснить ему, как он должен себя вести, заглядывая под шляпку Премьерши.) Вы должны выразить удивление... страх, радость... (Премьерше.) «Вы здесь не в первый раз? Верно? (Делает Премьеру экспрессивный знак рукой.) Теперь понятно? (Премьерше.) Вы отвечаете: «Нет, сударь». (Снова Премьеру.) В общем, пластики больше, пластики! (Уходит с подмостков.)
П р е м ь е р ш а. «Нет, сударь...»
П р е м ь е р. «Вы уже бывали тут? И много раз?»
Д и р е к т о р. Да нет же! Дайте сначала ей (показывает на Премьершу) сделать утвердительный знак. «Вы уже бывали тут?»

Премьерша слегка приподнимает голову и, скорбно закатив глаза, по знаку Директора,
два раза как бы с отвращением, кивает головой.

П а д ч е р и ц а (не в силах сдержаться, заливается смехом). Боже мой! (Поспешно прикрывает рот ладонью.)
Д и р е к т о р (быстро поворачивается к ней). Это еще что?
П а д ч е р и ц а (торопливо). Ничего, ничего!
Д и р е к т о р (Премьеру). Давайте дальше! Чего вы медлите?
П р е м ь е р. «И много раз? Так почему же?.. Вы не должны быть так суровы... Разрешите снять шляпку?»

Премьер произносит эту последнюю реплику с такой интонацией и сопровождает ее таким жестом, что Падчерица, все еще
прикрывавшая рот ладонью, при всем желании не выдерживает и начинает оглушительно смеяться.

П р е м ь е р ш а (возмущенная до глубины души, возвращается на свое место). Нет, я решительно не намерена служить посмешищем для этой девчонки!
П р е м ь е р. И я тоже! Довольно!
Д и р е к т о р (набрасываясь на Падчерицу). Долго это будет продолжаться?
П а д ч е р и ц а. Простите меня!.. Я больше...
Д и р е к т о р. Вы просто невоспитанная, самоуверенная девчонка!
О т е ц (пытаясь вмешаться). Правда, господин директор, сущая правда, но все-таки постарайтесь простить ее...
Д и р е к т о р (возвращаясь на сцену). Это здесь не поможет. Ведь это, наконец, просто неприлично!
О т е ц. Верно, господин директор, но согласитесь, что то странное впечатление, которое производит на нас...
Д и р е к т о р. Странное? Что же тут странного?
О т е ц. Конечно; господин директор, актеры ваши мне нравятся... Вот, например, хотя бы тот господин... (Показывает на Премьера.) Или эта госпожа... (Показывает на Премьершу.) Но сознайтесь: право же, это не мы...
Д и р е к т о р. Чудак! Зачем же им быть «вами», если они актеры?
О т е ц. Именно потому, что они актеры! И оба хорошо играют наши роли. Но нам-то кажется, что у них получается нечто совсем другое...
Д и р е к т о р. Так что же у них получается?
О т е ц. То, что... принадлежит лично им, а вовсе не нам.
Д и р е к т о р. Иначе невозможно! Я вам уже сказал!
О т е ц. Понимаю, понимаю...
Д и р е к т о р. Ну, значит, на этом мы и покончим! (Актерам.) Продолжим наши репетиции без них. Репетировать в присутствии автора — всегда такая мука! Всегда-то они недовольны! (Отцу и Падчерице.) А сейчас давайте продолжать с вами! Только на этот раз прошу без смешков.
П а д ч е р и ц а. О, мне совсем не до смеха! Настает самая сильная для меня сцена... Будьте спокойны!
Д и р е к т о р. Значит, после реплики: «Прошу, не обращайте на мои слова внимания... ведь я тоже!» (Отцу.) Вы поспешно говорите: «Понимаю, понимаю» — и тут же спрашиваете...
П а д ч е р и ц а (перебивая Директора). О чем он спрашивает?
Д и р е к т о р. О причине вашего траура!
П а д ч е р и ц а. Э, нет, господин директор! Вы знаете, что он ответил, когда я попросила не обращать внимания на мое траурное платье? Он ответил: «Чудесно! Ну так снимите его скорее!»
Д и р е к т о р. Потрясающе! Вы что, хотите, чтобы зрительный зал пришел в негодование?
П а д ч е р и ц а. Но ведь это правда!
Д и р е к т о р. Бросьте вы свою правду! Вы в театре! И правда здесь хороша только до известного предела!
П а д ч е р и ц а. А что вы предлагаете?
Д и р е к т о р. Увидите, увидите! Предоставьте это дело мне!
П а д ч е р и ц а. Нет, господин директор! Весь этот наворот грязных и постыдных фактов, сделавших меня «такой», какая я есть теперь, я не позволю заменить сентиментально-романтичной сценкой: он спрашивает о причине траура, а я, всхлипывая и утирая слезы, рассказываю ему о недавней кончине дорогого папочки! Нет, нет и нет! Нужно, чтобы он сказал все так, как было на самом деле: «Чудесно! Ну, так снимите его скорее!» А я с щемящей болью в сердце от недавно пережитой утраты пошла, видите, туда... за ширму, и вот этими самыми пальцами, которые и теперь еще дрожат от стыда и отвращения, расстегнула корсаж, юбку...
Д и р е к т о р (хватаясь за голову). Ради бога! Подумайте, что вы говорите?
П а д ч е р и ц а (в исступлении). Правду! Самую неприкрытую правду, господин директор!
Д и р е к т о р. Да я... я и не отрицаю, что это правда... мне понятно ваше отвращение; но согласитесь, что на сцене все это решительно невозможно!
П а д ч е р и ц а. Невозможно? Ну что ж, тогда простите, я отказываюсь играть!
Д и р е к т о р. Да нет, видите ли...
П а д ч е р и ц а. Отказываюсь, отказываюсь — и все! То, что может подойти для сцены, вы уже обдумали вдвоем, спасибо! О, я отлично понимаю вас! Ему (показывает на Отца) не терпится вытащить на сцену свои душевные терзания, а я хочу показать вам свою драму! Именно свою!
Д и р е к т о р (пожимая плечами, сухо и высокомерно). Скажите пожалуйста, «свою драму»! Нет уж, извините, драма эта отнюдь не только ваша! Это и их драма тоже! Например его (показывает на Отца) и вашей матери. Поймите, что сцена не терпит, чтобы один какой-нибудь персонаж действовал в ущерб другим. Все персонажи должны представлять одно слаженное целое, на сцене может играться только то, что целесообразно! Мне и самому известно, что у каждого есть своя особая внутренняя жизнь, которую он хотел бы выразить как можно полнее. Но в том-то вся загвоздка: выражать нужно ровно столько, сколько необходимо для партнера, а все остальное остается «внутри», должно угадываться! Конечно, было бы куда проще и удобнее, если бы каждый персонаж мог в пространном монологе... или даже в специальном обращении к зрителю... выложить все, что у него накипело! (Уже более добродушным, примирительным тоном.) Нужно уметь ограничивать себя, сударыня, это в ваших же интересах. Могу заверить вас, что ваша излишняя откровенность может произвести на публику тяжелое впечатление!
П а д ч е р и ц а (потупившись, прочувствованным тоном, после некоторой паузы). Верно! Но не забудьте, что, говоря о других мужчинах, я все равно подразумеваю только его!
Д и р е к т о р (сбитый с толку). Как так? Что вы хотите сказать?
П а д ч е р и ц а. А разве в глазах согрешившего виновником его падения является не тот, кто первый толкнул его в пропасть? Для меня первым был он... еще до моего рождения. Подумайте, и вы увидите, что это так.
Д и р е к т о р. Допустим! Но разве груз совести, тяготеющий над ним, представляется вам таким уж ничтожным? Дайте возможность и ему излить душу!
П а д ч е р и ц а. Позвольте! Как может он излить душу, выставить напоказ свои «благородные» страдания, свои душераздирающие нравственные сомнения, если вы не даете ему возможности сперва ощутить весь ужас объятий с падшей женщиной — той, которой он предлагал сбросить траурное платье и которая оказалась тем самым ребенком, которого он когда-то ходил встречать у дверей школы? (Последние слова она произносит дрожащим от волнения голосом.)

При последних словах дочери Мать разражается рыданиями. Все взволнованы. Длительная пауза.

(Едва рыдания Матери стихают, добавляет мрачно и решительно.) Здесь все свои. Публики тут нет. Завтра можете показывать ей все, что вам заблагорассудится. А сейчас хотите посмотреть драму такой, какой она была в действительности? Хотите видеть, как развивалась она в жизни?
Д и р е к т о р. Ну да, конечно! Все, что я смогу оттуда взять, я, понятно, возьму!
П а д ч е р и ц а. Тогда уведите отсюда эту бедняжку. (Показывает на Мать.)
М а т ь (подымаясь, истерически). Нет, нет! Не позволяйте ей, господин директор! Не позволяйте!
Д и р е к т о р. Мы только посмотрим!
М а т ь. Я не могу! Не могу!
Д и р е к т о р. Но раз это уже все в прошлом! Я вас не понимаю!
М а т ь. Нет, это происходит и сейчас, это происходит всегда. Мои мучения еще не кончились, господин директор! Я жива, и свои страдания переживаю вновь и вновь, и нет мне от них избавления! А вот эти крошки, вы слышали их? Они молчат, они безмолвствуют, господин директор! Они цепляются за меня, чтобы вечно продлить мои мучения, но сами по себе они не существуют... больше не существуют! Вот она (показывает на Падчерицу) покинула... бежала от меня, и теперь она пропащая, пропащая... Если сейчас я ее увижу здесь, на сцене, то лишь для того, чтобы разбередить и без того незаживающие раны!
О т е ц (торжественно). О вечный миг! Она (указывает на Падчерицу) здесь для того, чтобы схватить меня, связать и приковать к позорному столбу навечно, придравшись к одному позорному мгновению моей жизни. Она не может от этого отказаться, а вы не в силах меня избавить.
Д и р е к т о р. Я не говорю, что не надо этого показывать: пусть эта сцена будет основой всего первого акта — вплоть до неожиданного ее появления. (Показывает на Мать.)
О т е ц. Точно так, господин директор. Тот миг явился тяжким приговором для меня. В ее крике заключены все наши страсти. (Показывает на Мать.)
П а д ч е р и ц а. Он у меня еще стоит в ушах! Ее крик чуть не лишил меня рассудка! Вы можете изображать меня на сцене как вам угодно, господин директор, даже в одежде... оставьте только руки обнаженными, одни руки... Мы находились в такой вот позе. (Подходит к Отцу и склоняет голову к нему на грудь.) Голова здесь, руки обвили шею... Я видела, как бешено пульсирует вена на моей руке... Я закрыла глаза и уткнулась ему в грудь! (Поворачиваясь к Матери.) Кричи, кричи! (Прячет голову на груди Отца; плечи вздернуты, словно для того, чтобы не слышать крика. Сдавленным голосом.) Кричи, кричи, как ты кричала тогда!
М а т ь (бросаясь вперед, чтобы разнять их). Нет! Дочь! Дочь моя! (Оторвав ее от Отца.) Несчастный, ведь это моя дочь! Не видишь, что это моя дочь?

Директор отшатывается при этом крике к самой рампе; чувствительные восклицания актеров:
«Отлично!», «Превосходно!», «Занавес! Занавес!»

О т е ц (в сильном возбуждении подбегает к Директору). Вот видите, вот... И все потому, что так оно и было на самом деле!
Д и р е к т о р (в восхищении, убежденный виденным). Ну да! Это как раз то, что нам нужно! Занавес! Занавес!

Как бы в ответ на многократные выкрики Директора, Машинист дает занавес;
у рампы, на фоне опущенного занавеса, остаются Директор и Отец.

(Глядя наверх, размахивает руками.) Идиот! Я говорил «занавес» в том смысле, что так кончается акт, а он и в самом деле опустил занавес! (Отцу, приподымая краешек занавеса, чтобы пройти на сцену.) Просто великолепно! Зрители будто в восторге! Успех первого действия я гарантирую!

Вместе с Отцом уходит за занавес.

* * *

Занавес подымается — на сцене новая декорация. Вместо комнаты в заведении мадам Паче — уголок сада
с небольшим бассейном. По одну сторону сцены сидят рассаженные в ряд актеры, по другую — персонажи. Директор стоит
посреди сцены, подперев щеку кулаком, в позе крайней задумчивости.

Д и р е к т о р (после короткой паузы, будто стряхивая оцепенение). Да-с! Значит, переходим ко второму действию! Предоставьте это дело мне, как мы условились, и все пойдет отлично!
П а д ч е р и ц а. Мы переселяемся к нему в дом (жест в сторону Отца) вопреки его желанию (жест в сторону Сына).
Д и р е к т о р (нетерпеливо). Ладно, ладно! Говорят вам, предоставьте все мне!
П а д ч е р и ц а. Только не забудьте подчеркнуть его злость и раздражение. (Снова жест в сторону Сына.)
М а т ь (покачивая головой). При всем том, что было хорошего...
П а д ч е р и ц а (обрывая Мать). Какое это имеет значение! Чем больше он причинил нам зла, тем сильнее должна его мучить совесть!
Д и р е к т о р (раздраженно). Все понятно! Мы это будем иметь в виду, особенно в начале сцены! Можете не волноваться!
М а т ь (умоляюще). Очень прошу вас, господин директор, постарайтесь ради моего спокойствия сделать так, чтобы было сразу понятно, что я всеми силами пыталась...
П а д ч е р и ц а (грубо перебивая Мать, заканчивает ее фразу). ...утихомирить меня, примирить с ним. (Директору.) Сделайте, как она просит... ведь это сущая правда! Я даже рада буду. А какой результат? Чем больше она просила его, чем больше пыталась снискать его расположение, тем больше он отдалялся, сторонился ее. Вот награда!
Д и р е к т о р. Будем мы, наконец, репетировать дальше или нет?
П а д ч е р и ц а. Я умолкаю! Но разве это правдоподобно, чтобы действие целиком шло тут, в саду?
Д и р е к т о р. Почему же нет?
П а д ч е р и ц а. Потому что он (показывает на Сына) всегда держался в стороне, запершись в своей комнате! И жизнь вот этого несчастного малютки (показывает на Мальчика) протекала только в стенах дома.
Д и р е к т о р. Какое это имеет значение! Мы же не можем развешивать таблички, извещающие зрителя о том, что где происходит! Не можем мы и менять декорации по три, по четыре раза в течение одного действия!
П р е м ь е р. Так делалось только в старину...
Д и р е к т о р. Во времена, когда публика была не разумнее вот этой маленькой девочки!
П р е м ь е р ш а. И создать иллюзию тогда было — пара пустяков!
О т е ц (внезапно прорываясь, даже встав со своего места). Иллюзию? Сделайте милость, только не произносите этого слова! Для нас оно звучит особенно жестоко!
Д и р е к т о р (удивленно). Простите, почему жестоко?
О т е ц. Жестоко, даже очень жестоко! И вы должны это понять!
Д и р е к т о р. А как же надо говорить? Именно иллюзию, сударь... Иллюзию, которую необходимо вызвать у зрителя...
П р е м ь е р. ...с помощью нашего исполнения...
Д и р е к т о р. ...иллюзию реальности происходящего!
О т е ц. Я понимаю, господин директор. А вот вы, простите, не можете нас понять. Видите ли, для вас и ваших актеров дело заключается только в самой вашей игре...
П р е м ь е р ш а (перебивает его, с возмущением). Игре? Вы что, принимаете нас за детей? Для нас это серьезная работа, а не игра!
О т е ц. Я с вами не спорю! Под игрой я понимаю только ваше мастерство, которое, как говорил господин директор, и должно дать полную иллюзию реальности.
Д и р е к т о р. Наконец мы поняли друг друга!
О т е ц. Хорошо, но неужели вы думаете всерьез, что мы (показывает на себя и на пятерых своих спутников — персонажей), такие, какие есть, не имеем никакой другой реальности, кроме этой вашей иллюзии?
Д и р е к т о р (сбитый с толку, смотрит на растерявшихся актеров). Что вы хотите сказать?
О т е ц (некоторое время молча, едва заметно улыбаясь, смотрит на Директора). Именно, так, господа! Какая другая реальность? То, что для вас является игрой, поводом для создания иллюзии, для нас является единственной нашей реальностью. (Короткая пауза. Сделав несколько шагов в сторону Директора.) И не только для нас, подумайте об этом! Подумайте хорошенько! (Смотрит Директору прямо в глаза.) Вы можете сказать, кто вы такой? (Ждет ответа, не убирая вытянутой руки с указующим перстом.)
Д и р е к т о р (смущенно, с какой-то кислой полуулыбкой). Как — кто я такой? Я — это я!
О т е ц. А если я скажу, что это неправда, что вы — это я?
Д и р е к т о р. Я отвечу, что вы сумасшедший!

Актеры хохочут.

О т е ц. Они правы, что смеются: ведь здесь все собрались для игры. (Директору.) Вы можете сказать мне, что с помощью простой игры этот господин (показывает на Премьера), являясь «самим собой», должен стать «мной» и что «я» — это, собственно, не я, а «он»! Видите, я поймал вас в ловушку!

Актеры смеются.

Д и р е к т о р (которому явно надоели все эти препирательства). Об этом вы уже говорили! Неужели опять сначала?
О т е ц. Нет, нет! Я вовсе не то хотел сказать. Напротив, я призываю вас забыть на время эту игру... (Смотрит на Премьершу и как бы спешит ее предупредить.) Художественную игру, к которой вы привыкли на сцене со своими актерами, — и еще раз спрашиваю вас: кто вы такой?
Д и р е к т о р (поворачиваясь к актерам, сердито и одновременно растерянно). Хорош шутник! Сам выдает себя за театральный персонаж, а туда же, спрашивает, кто я такой!
О т е ц (с достоинством, но без высокомерия). Персонаж, господин директор, всегда имеет право спросить у человека, кто он такой. Потому что персонаж и в самом деле всегда имеет свою собственную жизнь, отмеченную характерными, ему одному присущими чертами... Персонаж всегда есть «кто-то». Между тем человек — разумеется, не вы, сударь, — человек вообще часто может быть и «никем».
Д и р е к т о р. Но зачем вы меня-то об этом спрашиваете? Ведь я же и директор, и режиссер! Понятно вам?
О т е ц (тихо, вкрадчиво). Я спрашивал, господин директор, чтобы узнать... как вы... такой, какой вы есть сейчас... ощущаете ли вы себя сейчас таким, каким вы были когда-то, много лет назад, со всеми иллюзиями, которые вы тогда питали... видите ли вы вещи так, как видели тогда и какими они и в самом деле тогда были... Так вот, господин директор! Раздумывая над прошлыми иллюзиями, которых у вас нет теперь, над тем, что сегодня уже не кажется вам таким, каким казалось прежде, — разве не чувствуете вы, как колеблются под вашими ногами не только доски этой сцены, но уходит из-под ног сама земля?.. Разве не даете вы себе отчета в том, что ваше нынешнее самочувствие, вся ваша сегодняшняя реальность завтра вам покажется пустой иллюзией?
Д и р е к т о р (ничего не понял; хитроумная аргументация собеседника окончательно запутала его). Я не возьму в толк, куда вы клоните?
О т е ц. Да никуда, господин директор! Я просто старался пояснить, что если мы (тут он снова показывает на себя и на своих пятерых спутников) являемся иллюзией, а не реальностью, то и вам тоже следует опасаться, как бы ваша собственная реальность, которой вы живете сегодня, завтра не улетучилась и не превратилась, как всякий вчерашний день, в иллюзию.
Д и р е к т о р (решив обратить все в шутку). Допустим. Ну, а скажите, вы сами, с этой комедией, которую вы пришли показывать сюда, вы сами — реальнее меня?
О т е ц (совершенно серьезно). О, безусловно, господин директор!
Д и р е к т о р. Вы полагаете?
О т е ц. Я думал, что вы это сразу поняли.
Д и р е к т о р. Вы — реальнее меня?
О т е ц. Естественно, поскольку ваша реальность может меняться с каждым днем.
Д и р е к т о р. Но ведь все же знают, что она меняется! Она непрерывно меняется. Уж такова общая наша участь!
О т е ц (переходя почти на крик). А наша не меняется, господин директор! Вот в чем разница! Мы не меняемся, мы не можем измениться, стать «другими»; мы такие, какие есть (это страшно, не правда ли, господин директор?). И всегда такими останемся! Вам, наверное, жутко даже приближаться к нам!
Д и р е к т о р (порывисто, пораженный какой-то внезапно пришедшей ему мыслью). Хотел бы я знать, виданы ли на свете персонажи, которые, выйдя за пределы своей роли, брались бы толковать ее вкривь и вкось! Вы таких видели? Мне по крайней мере не приходилось!
О т е ц. Вы не видели, господин директор, просто потому, что авторы нередко скрывают муки творчества. А вот когда персонажи здравствуют, и не только здравствуют, но находятся перед глазами автора, он должен лишь следить за их словами, жестами и переносить их на бумагу; автор должен их брать такими, какие они есть; горе тому автору, который поступает иначе! Когда персонаж родился — он тотчас получает такую независимость даже от своего автора, что легко может быть примыслен кем угодно к ситуации, в которую автор и не думал его ставить... а иногда персонажу случается приобретать значение, которое автору и не снилось!
Д и р е к т о р. Это-то мне хорошо знакомо!
О т е ц. Так чего же вы удивляетесь! Представьте себе персонаж, вроде любого из нас, на которого свалилось тяжкое несчастье — авторская фантазия произвела его на свет, а потом отказала ему в месте под солнцем! Признайтесь: разве такому брошенному персонажу, живому, но без места в жизни, не имело смысла попытаться сделать то, что сейчас мы пробуем проделать перед вами?.. Особенно после того, как много раз — поверьте, господин директор, — мы много раз пытались убедить автора сесть за перо. То я унижался перед ним, то она (показывает на Падчерицу), то эта несчастная мать...
П а д ч е р и ц а (выходя вперед, словно в беспамятстве). Это правда, господии Директор. Я не раз пыталась убедить его... когда в тиши кабинета, в полумраке, откинувшись на спинку кресла, он не решался зажечь свет и сумрак вплывал в комнату, заполнял ее, и в этом сумраке возникали мы, персонажи... и пытались соблазнить его взяться за перо... (Говорит так, словно и сейчас находится в кабинете и только смущена присутствием актеров.) Ах, если бы вы все тогда ушли и оставили нас наедине!.. А тут и Мать со старшим своим сыном... и я с сестренкой... и мальчик, как всегда, хмурый и нелюдимый... и снова я, уже вместе с ним... (показывает на Отца) и, наконец, я одна... в этом полумраке. (Вздрагивает будто перед ее глазами пронеслись эти картины прошлого.) Ах, жизнь жизнь... Какие только сцены мы ему не предлагали! Кажется, ему я приглянулась больше всех!
О т е ц. Но, быть может, именно из-за тебя, из-за твоей настойчивости и страсти все преувеличивать он так и не решился!
П а д ч е р и ц а. Неправда! Он сам требовал, чтобы я была такой! (Подходит к Директору. Доверительно.) Я думаю, господин директор, что тому причиной скорее его презрение к театру, театру, какого требует сегодняшняя публика...
Д и р е к т о р. Довольно, довольно! Довольно, черт возьми! К делу!
П а д ч е р и ц а. Мне кажется, что для сцены переезда в его дом (показывает на Отца) фактов больше чем достаточно! Вы сами, господин директор, говорили, что вывешивать таблички и каждые пять минут менять декорации нельзя!
Д и р е к т о р. Безусловно! Главное — отобрать факты, сгруппировать их, наметить действие одновременное и стремительное, а не так, как предлагали вы: сначала показать вашего младшего братика, как он приходит из школы, и потом, словно призрак, мается по дому, прячась по углам и обдумывая свое намерение, которое... как вы говорили?
П а д ч е р и ц а. ...его истачивает!
Д и р е к т о р. Никогда не слыхал подобного выражения! Но ведь это намерение остается только намерением, не правда ли?
П а д ч е р и ц а. Да, господин Директор. Вот он, этот мальчик! (Показывает на Мальчика, который сидит возле Матери.)
Д и р е к т о р. И еще вы хотели, чтобы зрители видели одновременно и эту маленькую девочку, которая, ничего не подозревая, играет себе в саду... Один там, в доме, другая — в садике, так, что ли?
П а д ч е р и ц а. Да, да, господин директор! И обязательно на солнышке! Ее смех, ее игры в садике — единственная моя отрада. Видеть ее вырванной из нищеты, из ужасной конуры, в которой мы спали все четверо, вповалку... Я спала с ней, я чувствовала свое поруганное тело рядом с ее тельцем, которое жалось ко мне... Она обвивала меня своими ручонками, невинными и нежными... Едва завидев меня в саду, она неслась навстречу и хватала меня за руку... Больших цветов она не замечала, всегда отыскивала «махонькие, махонькие» и показывала их мне, заливаясь радостным смехом.

Увлекшись воспоминаниями, Падчерица волнуется все больше и больше и, под конец, начинает плакать горючими слезами,
уронив голову на руки, вытянутые на столе. Присутствующие растроганы. Сам Директор подходит к ней и по-отечески утешает.

Д и р е к т о р. Будет у нас сад, будет, не бойтесь! Все сцены мы перенесем туда! (Окликнув одного из рабочих сцены.) Эй, спусти-ка деревца! Пару кипарисиков сюда, к бассейну!

Из-под колосников на сцену спускаются два кипариса. Машинист подбегает и гвоздями закрепляет их на полу.

(Падчерице.) Ну, как? Теперь лучше? Уже на что-то похоже! (Опять подзывает Рабочего.) Дай сюда клочок неба!
Р а б о ч и й (сверху). Клочок чего?
Д и р е к т о р. Клочок неба! Опускай задник сразу за бассейном!

Сверху спускается белая ткань.

Да не белый! Я же сказал — небо! Ну ладно, черт с ним, сейчас поправим! (Зовет.) Осветитель! Прикрой лампы и дай сюда луну... синего, синего сюда... рефлектором... Так, довольно!

Сцена заливается таинственным лунным светом. Обстановка заставляет актеров двигаться и говорить так, словно они
и в самом деле гуляют в саду при луне.

Д и р е к т о р (Падчерице.) Теперь ваш маленький братец, вместо того чтобы прятаться по углам, сможет прятаться за стволы деревьев. А вот с Девочкой будет трудновато! Нужно найти такую, которая могла бы хорошо провести сцену с цветами. (Мальчику.) Ну-ка, иди вперед! Посмотрим, что тут можно сделать.

Мальчик не двигается с места.

Иди, иди! (Тащит его вперед, пытаясь заставить держать прямо голову, которую тот все время опускает.) Упрямый парнишка... Что с ним? Необходимо заставить его сказать хоть несколько слов... (Подходит к Мальчику, кладет ему руку на плечо и подводит к кипарисам.) Иди, иди сюда, посмотрим! Спрячься вот сюда... Так... Выгляни одним глазом, будто подсматриваешь... (Отходит назад, чтобы проверить, что из этого выходит.)

Мальчик выполняет свою задачу с таким правдоподобием, что актеры поражены.

Отлично... Замечательно... (Падчерице.) А что, если в тот момент, когда он так стоит и подсматривает из-за дерева, к нему подбежит Девочка и попробует с ним заговорить?
П а д ч е р и ц а (подымаясь со стула). И не надейтесь! Он рта не раскроет, пока здесь этот... (Показывает на Сына.) Сначала нужно его убрать!
С ы н (решительно направляясь к одной из лесенок). Я готов! Счастлив! Больше мне ничего и не надо!
Д и р е к т о р (поспешно останавливает его). Куда вы? Подождите!

Мать приподымается со своего места, опечаленная мыслью, что он и в самом деле уйдет; инстинктивно она вытягивает руки вперед, словно для того, чтобы удержать его. Но с места не двигается.

С ы н (подходит к самому краю сцены. Директору, который удерживает его). Мне здесь решительно нечего делать! Позвольте мне уйти! Я не хочу здесь оставаться!
Д и р е к т о р. Как так — нечего делать?
П а д ч е р и ц а (тихо, с иронией). Да не держите вы его! Пусть, пусть идет!
О т е ц. Он должен показать ужасную сцену в саду, которая разыгралась у него с матерью!
С ы н (быстро, решительно и не без гордости). Я ничего показывать не буду! Я заявил об этом с самого начала! (Директору.) Пустите!
П а д ч е р и ц а (подбегая к Директору). Разрешите, господин Директор! (Отстраняет руку Директора.) Оставьте ого! (Как только Директор опустил руку, Сыну.) А теперь прочь отсюда!

Сын, занесший было ногу на лесенку, так и застыл на месте, словно скованный какой-то таинственной силой; затем, под тревожными, растерянными взглядами актеров, он проходит через всю авансцену к другой лесенке, но и там какая-то сила удерживает его. Падчерица, следившая за ним презрительным взором, начинает безудержно хохотать.

Видите, он не может уйти! Он вынужден остаться здесь, незримая цепь держит его! Это я могла бы бежать отсюда, господин Директор, так как то, что должно было случиться, уже случилось — я могла бы бежать из одной ненависти к нему, бежать, лишь бы его не видеть. И если я еще тут и переношу его присутствие, то как же может уйти отсюда он, когда ему нужно еще побыть здесь со своим папочкой, когда ему предстоит сцена с Матерью, у которой не останется других детей, кроме него?.. (Матери.) Иди! Ну, иди же!.. (Директору, обращая его внимание на Мать.) Она поднялась, чтобы остановить его... (Матери, почти заклиная.) Иди, иди!.. (Директору.) Вы представляете, что происходит у нее в душе, если она решилась при актерах подвергнуться такому испытанию?.. Она так жаждет подойти к нему, поговорить, что... вот видите... готова пережить такую сцену!

И действительно, как только Падчерица замолчала, Мать раскрыла объятия, как бы выражая свое согласие.

С ы н (торопливо). Но я — нет, я — нет! Если меня не отпускают, я останусь здесь, но повторяю еще раз — принимать участие в ваших сценах я не намерен!
О т е ц (Директору, вздрагивая). Вы можете его заставить, господин директор!
С ы н. Никто не может меня заставить!
О т е ц. Я тебя заставлю!
П а д ч е р и ц а. Постойте, постойте! Сначала идет сцена Девочки у бассейна! (Подбегает к Девочке, опускается перед ней на колени.) Бедная моя детка смотрит так растерянно своими чудными глазенками. Тебе, наверное, кажется, что мы бог знает куда попали! Успокойся, мы всего-навсего на сцене! Знаешь, что такое сцена? Видишь? Место, где взрослые пытаются играть и «не понарошку». Сейчас они играют комедию. И мы будем с тобой играть. Только всерьез, понимаешь? И ты тоже... (Обнимает Девочку, прижимает ее к груди и некоторое время укачивает.) Ах, милая моя крошка, милая крошка, в какой противной комедии довелось тебе участвовать! Каких только ужасов не напридумали для тебя! Сад, бассейн... Не настоящий, конечно! На сцене в этом вся соль! Здесь нет ничего настоящего! Но, может быть, тебе, малышка, ненастоящий бассейн правится больше настоящего? Ведь в нем можно играть, не правда ли? Нет, пусть это будет игра для других, а ты ведь, малышка, настоящая, и играешь ты в самом деле, в настоящем бассейне, большом, красивом, зеленом, кругом растет бамбук и отражается в воде, а в ней плавают уточки и ломают это отражение. Одну такую уточку ты хочешь поймать... (С воплем, который наполняет всех ужасом.) Нет, Розетта, милая Розетта! Мать совсем не смотрит за тобой, и все из-за этого прохвоста, своего сыночка! И у меня голова забита всякой чертовщиной... И еще этот... (Оставляет Девочку и уже обычным тоном обращается к Мальчику.) Ты что тут делаешь? Стоишь и смотришь, словно нищий! Если девочка утонет, то помни: ты будешь виноват... все это из-за твоего проклятого стояния... Подумаешь, нищий!.. Как будто я не расплатилась за всех вас! (Хватает его за рукав и заставляет вынуть руку из кармана.) Что у тебя там? Что ты прячешь? Давай сюда руку! (Выдергивает его руку из кармана. В руке у него револьвер.)

Присутствующие на сцене в ужасе отшатываются.

(Смотрит на него даже как бы с некоторым удовлетворением. Строгим тоном.) Откуда ты его взял?

Мальчик стоит с вылупленными, бессмысленными глазами. Молчит.

П а д ч е р и ц а. Болван! Вместо того чтобы стреляться, я бы убила одного из них, или даже обоих сразу. (Показывает на Отца и Сына. Толкает Мальчика за кипарис, из-за которого он продолжает наблюдать. Затем берет Девочку и опускает ее в бассейн так, что ее совсем не видно; сама становится на колени возле бассейна и, опершись локтями на край, пристально смотрит на дно.)
Д и р е к т о р. Потрясающе! (Сыну.) А теперь ваша сцена...
С ы н (презрительно). Какая сцена! Неправда, господин директор. Между нами не было никакой сцены! (Показывает на Мать.) Пусть она сама скажет, как было дело.

А в это время Вторая актриса и Молодой актер отделились от своих товарищей; Актриса внимательно наблюдает за Матерью.
Молодой актер — за Сыном. Обоим предстоит играть их роли.

М а т ь. Да, это верно, господин директор! Я вошла в его комнату.
С ы н. В мою комнату, вы слышите? В мою комнату, а не в сад!
Д и р е к т о р. А какая разница? Пусть все происходит в саду!
С ы н (заметив наблюдающего за ним Молодого актера). Что вам угодно?
М о л о д о й  а к т е р. Ничего, я просто присматриваюсь к вам.
С ы н (поворачиваясь в ту сторону, где находится Вторая актриса). А она к ней присматривается? (Показывает на Мать.)
Д и р е к т о р. Именно, именно! Мне кажется, вы должны быть довольны, что вами интересуются!
С ы н. Покорнейше благодарю! А вы еще не поняли, что сделать эту комедию вам не под силу? Мы, сударь, не стали вашей сущностью, ваши актеры смотрят на нас как-то «со стороны». Неужели вам представляется возможным находиться перед зеркалом, которое не довольствуется простым честным отображением того, что есть на самом деле, но возвращает нам его с гримасой, которая делает нас неузнаваемыми даже для самих себя?
О т е ц. Это верно. Он прав. Вам следует это понять.
Д и р е к т о р (Молодому актеру и Второй актрисе). Хорошо. Отойдите от них.
С ы н. Мне безразлично, пусть смотрят. Я ведь все равно не намерен участвовать в спектакле.
Д и р е к т о р. Помолчите! Дайте послушать, что говорит ваша несчастная мать! (Матери.) Так, значит, вы вошли. Что же дальше?
М а т ь. Да, господин директор, я вошла к нему в комнату, больше я не могла терпеть. Мне нужно было открыть ему сердце, излить душу. Но едва он увидел меня в дверях...
С ы н. Никакой сцены не было! Я просто ушел, ушел, чтобы не устраивать сцены. Я никогда не устраивал никаких сцен, понятно?
М а т ь. Верно! Он правду говорит, я подтверждаю!
Д и р е к т о р. Но здесь-то такая сцена как раз и нужна! Она нам совершенно необходима!
М а т ь. Я, господин директор, готова! Ах, если б вы могли помочь мне сделать так, чтобы я могла поговорить с ним хоть одну минутку, излить все, что накипело у меня в душе!
О т е ц (подойдя к Сыну, очень сурово). Для своей матери ты это сделаешь! Обязан сделать!
С ы н (решительно). Нет, не сделаю!
О т е ц (хватает Сына за шиворот и встряхивает). Клянусь богом, сделаешь! Разве ты не слышишь, как она просит! Разве она не мать тебе?
С ы н (тоже хватает Отца за шиворот). Нет, нет и нет! Отстань, говорю тебе по-хорошему!

Всеобщее замешательство. Мать в ужасе пытается их разнять.

М а т ь. Умоляю!.. Сжальтесь надо мной!
О т е ц (не отпуская Сына). Ты должен это сделать! Должен!

В завязавшейся борьбе Сын в конце концов одолевает Отца и валит его на пол, возле самой лесенки.
Общий испуг.

С ы н. Что с тобой? Как тебе не стыдно так позориться на публике, да еще позорить весь наш дом? Я не хочу, не хочу! Отказываясь играть, я всего лишь выполняю волю того, кто не пожелал вывести нас на сцену.
Д и р е к т о р. Но раз вы сюда пришли!..
С ы н (указывает на Отца). Это он пришел, а не я!
Д и р е к т о р. А вы разве не здесь?
С ы н. Это он захотел прийти сюда и привел всех нас... Мало того, он еще принялся на пару с вами прилаживать для сцены не только то, что произошло на самом деле — хотя и этого хватило бы за глаза, — но и то, чего и в помине не было!
Д и р е к т о р. Но расскажите по крайней мере мне, что там у вас произошло! Лично мне! Вы вышли из своей комнаты, ни слова не сказав...
С ы н (после некоторых колебаний). Ни слова. Я не хотел сцен...
Д и р е к т о р (пытаясь возбудить интерес Сына). Ну, а потом... что вы сделали?
С ы н (среди мучительного ожидания присутствующих на сцене, сделав несколько шагов). Ничего... Проходя через сад... (Мрачно задумывается.)
Д и р е к т о р (наседая на Сына, заинтригованный сбивчивостью его рассказа и недомолвками). Ну-ну... Проходя через сад...
С ы н (в отчаянии, закрыв лицо рукой). Почему, зачем вы пытаете меня? Это ужасно!..

Мать дрожит, с растущей тревогой смотрит на бассейн.

Д и р е к т о р (отметив про себя ее взгляд, тихо, но настойчиво, Сыну). Девочка?
С ы н (глядя в зал, прямо перед собой). Там, в бассейне...
О т е ц (сочувственным жестом указывая на Мать). И она шла за ним, господин директор!
Д и р е к т о р (Сыну, с тревогой). И что же она?
С ы н (медленно, по-прежнему устремив взор куда-то перед собой). Я увидел, бросился ее спасать... Но внезапно остановился: там, за деревом, я увидел такое, от чего кровь у меня застыла в жилах, — там стоял мальчишка и совершенно сумасшедшими глазами смотрел на утонувшую сестренку...

У Падчерицы, сидящей у бассейна, вырывается отчаянный крик. Пауза.

С ы н. Я подошел, и тогда...

Из-за деревьев, где прятался Мальчик, раздается выстрел. Мать с душераздирающим криком подбегает
вместе с Сыном и актерами к месту общей сумятицы.

М а т ь. Сын, сын мой!

Среди замешательства выделяется крик: «На помощь, на помощь!» Директор пытается проложить себе дорогу;
а в это время Мальчика поднимают за руки и за ноги и выносят со сцены.

Д и р е к т о р. Он что, и в самом деле ранен?

Все, кроме Директора и Отца, стоящего подле лесенки, отправляются за занавес, изображавший клочок неба. Оттуда
доносится смутный шум встревоженных голосов. Затем постепенно, двумя параллельными потоками актеры возвращаются на сцену.

П р е м ь е р ш а (выходя справа, страдальческим голосом). Умер! Бедный ребенок! Какое горе!
П р е м ь е р (возвращаясь слева, смеется). Да не думал он умирать! Это же игра! Видимость! Не верьте!
Д р у г и е  а к т е р ы (появляются справа). Игра?
— Увы, это сама реальность!
— Он умер!
Д р у г и е  а к т е р ы (выходя слева). Нет! Самая обыкновенная игра!
— Видимость!
О т е ц (подымаясь, крича). Какая там игра! Сама реальность, господа, сама реальность! (В отчаянии убегает за кулисы.)
Д и р е к т о р (не в силах сдержаться). Видимость! Реальность! Игра! Смерть! Идите вы все к черту! Свет! Свет! Дайте свет!

Внезапно сцена и зал озаряются ярчайшим светом. Директор издает такой вздох, словно он избавился от наваждения.
Все смотрят друг на друга, смущенные и взволнованные.

Черт знает что такое! Зря потерян целый день! (Смотрит на часы.) Идите, идите! На сегодня все кончено. Начинать репетицию слишком поздно. До вечера!

Актеры прощаются с Директором и уходят.

Д и р е к т о р. Осветитель, гаси свет!

Театр мгновенно погружается в кромешную тьму.

Экий остолоп! Хоть бы лампочку догадался оставить! Здесь сам черт сломит ногу!

И сразу же в глубине сцены, словно по оплошности осветителя, загорается зеленая подсветка; появляются огромные тени персонажей — за исключением Мальчика и Девочки. При виде их Директор в ужасе, вихрем сбегает со сцены. Однако подсветка в этот момент выключается, и сцена заливается прежним синеватым светом. Медленно, с правой стороны появляется Сын, за ним, с простертыми руками, Мать; с левой стороны — Отец. Пройдя половину сцены, они останавливаются в неподвижных позах. После всех с левой стороны появляется Падчерица: она быстро пробегает по сцене к лесенке, уже занеся ногу на ступеньку, оборачивается и при виде других персонажей не может сдержать смех, затем сбегает вниз, бежит по проходу между креслами, по дороге оборачивается и при виде трех застывших на сцене фигур снова смеется. Последний раз ее смешок раздается уже в дверях зала.

Занавес медленно опускается.

Hosted by uCoz